ной комиссии Российской Федерации.

8 Косых М.Ф. Взаимодействие политических партий и движений с государ-

ством как условие реформирования российского общества: Дис. ... канд. полит. наук. - М., 1998.

9 Житнев В.Б. Мафия в Екатеринбурге. - Екатеринбург, 1993.- С. 8.

10 Кириллов А. Д. Урал в новой истории. - Екатеринбург: Уральский рабо-

чий, 1999. - С. 42-45.

Р.Ю. Царев

Курганский государственный университет

КОНЦЕПЦИИ ГЛОБАЛЬНОЙ ИСТОРИИ Ф.БРОДЕЛЯ И И.ВАЛЛЕРСТАЙНА: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

Аннотация

В статье показано, что в этих концепциях происходит теоретизация исторического процесса на основаниях, выходящих за рамки формационного и цивилиза-ционного подхода, предлагаются новые варианты понимания единиц истории. Вместо стадиальной модели и модели исторического круговорота обосновывается волновая модель множественного социального времени с вероятностной логикой. Эта модель синтезируется с принципами синергетики, подчеркивается нелинейный характер глобальных исторических тенденций.

Вместе с тем, раскрывается не тождественность рассматриваемых концепций глобальной истории по следующему ряду ключевых моментов - реальность много-укладности в мировом масштабе, признание объективности существования локальных цивилизаций, проблема соотношения макро- и микроуровня исторической реальности. В связи с этим по-разному решается вопрос о единстве и многообразии исторического процесса.

Ключевые слова: историческая система, мир-империя, мир-экономика, современная мир-система, мировой капитализм, накопление капитала.

Kurgan State University

F. BRÖDEL AND I. WALLERSTEIN"S CONCEPTS OF GLOBAL HISTORY: THE COMPARATIVE ANALYSIS

The article demonstrates that these concepts deals with theorization of the historical process on the basis which goes beyond formation and civilization approach, it offers new

versions of understanding of historical units. Instead of the stadial models and the model of historical cycles the wave model of multiple social time with a probabilistic logic is supported. This model is synthesized with synergetic principles, the article emphasizes a nonlinear character of global historical tendencies.

Therewith, the article describes non identity of the considered concepts of global history considering the following number of the key points such as existence of the plural society across the globe, acknowledgement of objectivity of local civilizations existence, the problem of correlation of macro-scale and micro-scale level of the historical reality. Therefore, the question on unity and diversity of the historical process is dealt in different ways.

Keywords: a historical system, world-empires, world-economies, modern world-systems, world capitalism, capital accumulation.

Исторический процесс в социальных науках XX столетия был представлен на разных уровнях. Исследовались как локальные микросообщества людей с их спецификой, так и крупные региональные общности и, прежде всего, локальные цивилизации. Наконец, на макроуровне в центр внимания были поставлены развивающиеся глобальные исторические тенденции.

Вычленение этих уровней обусловлено и самой реальностью истории, и невозможностью выбора единственного ракурса рассмотрения исторического процесса. Проблемой остается выявление специфики уровней исторической реальности, их соотношения, сводимости или несводимости одного к другому, единства и многообразия истории. Изучение исторической реальности на разных уровнях требует не только очертить предметную область исследования, но и выработать адекватные его задачам понятийный аппарат и методологию с учетом дилеммы формационного и цивилизационного подхода.

Целью данной статьи является анализ концепций глобальной истории французского историка Ф.Броделя и основателя концепции мир-системного анализа (далее -МСА) И.Валлерстайна, с именами которых в значительной степени связано само становление проблематики глобальной истории. Анализ их концепций будет осуществляться как в плане трактовки ими исторического процесса, так в плане теоретико-методологических оснований его исследования с выявлением эвристической продуктивности и ограничений.

Во-первых, методологически сближает их концепции осознание теоретического характера исследования истории, направленность против позитивистской, описательной традиции, в которой недооценивалось значение теоретических моделей. В методологии школы «Анналов» и концепции локальных цивилизаций А.Тойнби теоретическая модель хотя и реализуется, но она все же в недостаточной степени эксплицирована, тогда как в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна были эксплицированы исходные, теоретические принципы, на основании которых и были построены модели глобальной истории.

Этот подход находится в соответствии с идеей постпозитивизма, и в частности, К.Поппера: в научном познании невозможно обойтись без теоретических посылок, определяющих направление эмпирического исследования.

Ф.Бродель подчеркивал, что невозможно обойтись без теоретической реконструкции исторического процесса в форме выдвижения гипотез, в свете которых конкретные факты получат определенную интерпретацию (2, 131; 4, 10). Многоуровневость исторической реальности, время длительной протяженности, множественность форм ис-

торического времени, идея единства прошлого и настоящего - это главные, исходные теоретические принципы, позволившие Ф.Броделю разработать свою концепцию глобальной истории.

И по И.Валлерстайну, факты не являются самодостаточными (8, 8). Вместо позитивистской схемы «факты -концепция» необходима схема «концепция - факты»: исходные теоретические установки должны определять выбор объекта исследования, оно не может осуществляться без наличия определенной теоретической схемы (21, 9-10, 346). Без понятий как аналитических конструкций невозможна интерпретация исторической реальности (по: 11, 33).

Вместо национальных государств как единиц истории ставится задача целостного описания нового объекта -современной мир-системы - на определенном уровне абстракции, ее структур и принципов функционирования. Выдвинута идея единства статики и динамики системы, континуума «прошлое - настоящее»: «современного мира» как такового нет, выявить неизменное и изменяющееся можно лишь в долгосрочной ретроспективе (21, 5, 7-9).

Ф.Бродель и И.Валлерстайн являются сторонниками проблемного подхода к историческому познанию, его тео-ретизации, обосновывается синтез идиографической и номотетической методологий. Исходные теоретические принципы, о которых они говорят, конечно, не вполне верифицируемы, но на их основе возможно построение верифицируемых концепций истории.

Во-вторых, Ф.Бродель и И.Валлерстайн выдвинули программу построения целостного социально-исторического знания на основе синтеза социальных наук как отражения реального единства социальной реальности.

«Глобальная история» в онтологическом плане понимается Ф.Броделем как исследование всемирно-исторического процесса с выявлением его основополагающих тенденций (3, 8-9), а в гносеологическом плане - как целостное исследование социальной истории (3, 39). Как и основатели школы «Анналов» М.Блок и Л.Февр, Ф.Бродель являлся последовательным сторонником междисциплинарного синтеза социальных наук (2, 116-117).

И.Валлерстайн выдвинул концепцию наддисципли-нарного синтеза (24, 312-313). Если междисциплинарный синтез характеризует объект через совокупность категорий, выработанных в частных науках, то, по И.Валлерстайну, нужно выработать трансдисциплинарные категории, изначально пронизывающие массив социального знания. Необходима целостная, «...не поделенная на отдельные дисциплины социально-историческая наука, рассматривающая человечество в перспективе эволюции исторических систем.» (7, 30).

Следует отметить, что эти программы в полной мере не реализованы. Ф.Бродель реализовал онтологический вариант понимания «глобальной истории»; в силу интереса к роли материальных факторов в историческом процессе, задача целостного исследования социальной реальности им не была решена. И.Валлерстайн показал органичное единство экономики и политики, отсутствие их автономной друг от друга логики. Однако сфера культуры и духовных ценностей оказалась или на втором плане (Ф.Бродель) или была сведена к проявлению экономико-политических тенденций развития современной мир-системы (И.Валлерстайн), о чем еще будет сказано в дальнейшем.

Ф.Броделя и И.Валлерстайна интересует одна и та же проблема - истоки и процесс становления современного миропорядка. Если Ф.Бродель проследил этот процесс лишь до XVIII века, включая промышленную рево-

люцию в Англии, то И.Валлерстайн предпринял попытку объяснения и дальнейшей истории, но в решении общей проблемы их концепции сближает ряд идей.

Во-первых, историческая реальность понимается в их концепциях как имеющая многоуровневую организацию и структурный характер.

Ф.Бродель разграничил «историю событий» и «историю структур». «Структуры» - это объективные исторические реальности, связанные с большой длительностью и позволяющие вырваться из «плена событий»; понять историю - значит обнаружить структурный фундамент единичных событий (изменений) в долгосрочной временной перспективе (2, 118-127). И.Валлерстайн полностью поддерживает этот подход (20, 1241; 21, 2).

Они понимали историческую реальность и как имеющую иерархический характер. В концепции МСА И.Валлерстайна это представление воплощается в модели «трехэтажной» организации миров-экономик в целом и современной мир-системы, в частности. В концепции Ф.Броде-ля, помимо модели миров-экономик, имеет место разделение экономики на уровни «материальной жизни» или «повседневности», над которой надстраивается «рыночная экономика», а вершину иерархии образует «капитализм» (1, 13-14, 43-44).

Во-вторых, понимание процессов долгосрочной, структурной динамики в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна связано, прежде всего, с исследованием функционирования и развития определенных исторических систем.

В концепции МСА «историческая система» понимается как долговременный, органично-целостный социальный комплекс, обладающий высокой степенью сложности, относительно автономной эволюцией, внутренней динамикой и противоречиями, пространственно-временными границами (18, 203; 23, 27-28). Любая историческая система базируется на способе производства и обмена, развивающемся разделении труда; в бытии любой из них наступает период, когда исчерпываются способы сдерживания ее противоречий (8, 13).

Как видно из этого определения, «историческая система» обладает рядом характеристик формации (способ производства, разделение труда, ведущая роль экономических отношений в социуме) и локальной цивилизации (относительно автономная эволюция, наличие пространственно-временных границ, жизненный цикл от возникновения до гибели), однако не сводится ни к одной, ни к другой, и своеобразно «снимает» в себе их характеристики.

И.Валлерстайн разграничил «мини-системы» и «мир-системы». Характеристиками первых являются компактность, относительная кратковременность (жизненный путь примерно шести поколений), гомогенность культуры и структур управления, реципроктность. В современном мире их больше не существует (23, 148-150; 24, 317). Мир-системы существовали в двух вариантах - «миры-империи» и «миры-экономики» (21, 346-349; 24, 317).

Если первые основывались на политической власти, то вторые - на торговле и накоплении капитала. В мирах-империях тоже существовали рынки и обмен, но они контролировались бюрократическими структурами, перераспределявшими дань с непосредственных производителей в свою пользу. Миры-экономики базировались на «капиталистической логике», накоплении капитала, сетях интегрированных производственных структур; прибавочный продукт, созданный непосредственными производителями, отчуждался в форме прибыли и распределялся среди буржуазии посредством рынка, на который влияли нерыночные (политические) структуры (21, 348; 23, 150-156; 24, 317).

В концепции Ф.Броделя понятие «мини-система» отсутствует, равно как и представление о «современной мир-системе», что составляет ядро концепции МСА И.Валлерстайна, но он разделял трактовку им миров-империй и миров-экономик как мир-систем и как единиц истории (3, 14).

По Ф.Броделю, «.миры-империи, как их называет И.Валлерстайн, были... (итогом) старинных побед политики над экономикой». Это «управляемая экономика» или «азиатский способ производства» (3, 48-49).

На самом деле трактовка И.Валлерстайном миров-империй лишь внешне напоминает азиатский способ производства. Как известно, при нем велика роль государственной бюрократии в силу экономических условий: государственная собственность на ирригационные системы приводит к экономической зависимости от государства земледельческих общин. Держава А. Македонского являлась миром-империей, но элементов азиатского способа производства в ее экономике не было. Видимо, следует разграничивать миры-империи с азиатским способом производства и военно-политические миры-империи.

Неоднозначным является представление Ф.Броделя о наличии или отсутствии экономического детерминизма в восточных мирах-империях. С одной стороны, применительно к Китаю утверждается, что государство сознательно тормозило процесс накопления капитала (3, 536-537). С другой стороны, он не был склонен преувеличивать масштаб управления экономикой: государство «сильнее общества - да, но не сильнее экономики» (3, 49).

Что касается мира-экономики, то, по словам Ф.Броделя, эта система представляет собой «экономически самостоятельный кусок планеты, способный в основном быть самодостаточным, такой, которому его внутренние связи и обмены придают определенное органическое единство» (3, 14).

Мир-экономика включает в себя ядро, полупериферию и периферию - регионы различного уровня экономического развития. Неравенство экономических потенциалов имеет своим источником географическое разделение труда между регионами. Неравенство необходимо для функционирования системы, поскольку, порождая неэквивалентный обмен между зонами, оно служит условием накопления капитала в ядре. Система изменяет свои пространственные границы (расширение или сжатие) на основе внутренней, структурной динамики. Ядро системы перемещается из одного центра в другой, что ведет к периодической смене страны-гегемона. Наконец, мир-экономика представляет собой мультикультурную систему (3, 16-39; 21, 348-350; 23, 153).

Если восточные миры-империи, в частности Китай, характеризовались контролем государства над экономикой, то европейский капиталистический мир-экономика не имел политического центра и с момента своего возникновения вышел из-под контроля отдельных государств (3, 49-51; 23, 153). Этим и объясняется экспансия этой системы, которая сыграла, по представлению Ф.Броделя, главную, а по представлению И.Валлерстайна, и вовсе решающую роль в превращении локальной истории в глобальную историю.

Вместе с тем, они подчеркивают, что развитие сильных государств в ядре европейского капиталистического мира-экономики является главным условием развития современного капитализма (3, 45; 21, 133). Государства ядра были централизованными, как и в мирах-империях, но, в отличие от них, не тормозили экономическое развитие, а способствовали ему.

По И.Валлерстайну, развитие европейского капиталистического мира-экономики начинается в XVI веке, ког-

да эта историческая система сумела победить в борьбе с миром-империей Габсбургов (21, ch.5). Ф.Бродель же считал, что уже в XIII веке европейский капиталистический мир-экономика достиг необходимой для дальнейшей экспансии консолидации (3, 50-51). Вместе с тем, они едины в том, что условием развития капитализма в Западной Европе являлся отход от формы мира-империи (3, 49-50; 21, 348; 24, 317-318).

Однако такой подход не предполагает анализ возникновения капитализма, и эта проблема заменяется другой - как возник европейский капиталистический мир-экономика. По существу дела, возникновение капитализма объясняется победой капиталистического мира-экономики и наоборот.

В-третьих, для концепций Ф.Броделя и И.Валлерстайна характерен выход за рамки и формационного, и циви-лизационного подхода к истории.

Теория формаций отрицается в силу акцентирования в ней стадиальности истории в ущерб действию механизмов синхронности (на самом деле К.Маркс не отрицал сосуществования формаций разного уровня развития).

Вместе с тем, на примере Индии К.Марксу было важно показать включение в мировое развитие новых стран и созревание в них конфликтов, присущих буржуазному обществу, чтобы понять, когда могут быть исчерпаны возможности развития капитализма в мировом масштабе. Без ответа на вопрос, сможет ли человечество «выполнить свое назначение без коренной революции в социальных условиях Азии?» (10, 136), нельзя было вскрыть предпосылки мировой коммунистической революции. Признание магистральной линии исторического развития и вызвало возражения Ф.Броделя и И.Валлерстайна.

Ф.Бродель мировую экономическую историю анализировал путем исследования взаимодействия миров-экономик при их чередовании на протяжении пяти-шести веков с раскрытием преемственности и дисконтинуитета между ними, и сосуществующих миров-экономик (этот аспект является даже определяющим). По его словам, «история мира - это кортеж, процессия, сосуществование способов производства, которые мы слишком склонны рассматривать последовательно, в связи с разными эпохами истории» (3, 65).

Синхронистический анализ призван раскрыть структуру истории в больших масштабах пространства-времени, выявить реальности экономики, приобретающие мировое звучание, задающие ритм всему человечеству.

По И.Валлерстайну, для объяснения крупных структурных сдвигов в мире за последние столетия необходимо не только отказаться от национального государства как базовой единицы анализа, но и пересмотреть стадиальную модель социального изменения. Каков критерий выделения стадий? Сколько их было? Сколько могло быть? Индустриализация была причиной или следствием великого поворота в политике? Стадии сменяются линейно? Возможны ли возвращения назад? Франция XVII века сравнима с Индией XX века? Можно ли вообще сравнивать несравнимые национальные единицы? Это возможно, если объяснять внутренние изменения национальных государств как вытекающие из эволюции мировой системы и взаимодействий внутри нее (21, 6-8).

Другими словами, за точку отсчета необходимо принять не национальные государства сами по себе и как развивающиеся в рамках различных формаций, а систему гораздо более высокого уровня сложности.

Проблема более крупных реальностей, чем государства, представлена и в цивилизационном подходе к истории в его локально-исторической версии.

По Ф.Броделю, локальные цивилизации связаны с

мирами-экономиками, но нетождественны им. У каждого мира-экономики существует своя культура, но их границы могут не совпадать с границами цивилизаций, что объясняется более высоким динамизмом экономики по сравнению с культурой. Запад - это « мир-цивилизация», но ядро европейского мира-экономики неоднократно перемещалось, а в XIII-XV веках не Венеция или Генуя как торговые центры определяли культурный облик Европы, а Флоренция. Однако завоевание Нового Света - пример взаимодействия мира-экономики и мира-цивилизации, поскольку экспансия осуществлялась во всех формах. И в Европе единство культуры способствовало установлению торговых связей (3, 60-62).

Что касается И.Валлерстайна, то в его концепции измерение истории с точки зрения локальных цивилизаций фактически не признается ввиду отрицания объективного бытия таких исторических реальностей (см. далее).

Понятия мира-экономики и современной мир-системы позволяют изучать региональные и мировые экономические связи, абстрагируясь от формационной и цивили-зационной принадлежности конкретных обществ.

В-четвертых, этот анализ становится возможным благодаря исследованию капитализма и его особой роли во всемирной истории. При этом подчеркивается необходимость конкретно-исторического изучения «реального», а не «идеального» капитализма либералов и марксистов (24, 318).

По Ф.Броделю, рыночная экономика является стихией конкуренции, инициативы мелких предприятий, капитализм же - это « порядок», ориентированный на извлечение максимальной прибыли путем свободного выбора сферы деятельности. Он характеризуется не сменой, а единством торговой, финансовой и промышленной форм (принцип синхронности). Как «верхний этаж» экономики капитализм обосновался в банковской сфере, биржевой спекуляции, международной торговле, крупной промышленности, когда она возникла. Он немыслим без монополизации при поддержке государства (3, 641-643).

И.Валлерстайн поддерживает взгляд Ф.Броделя на соотношение рынка и капитала, форм капитала, конкуренции и монополии. И невмешательство государства в экономику - это миф идеологии либерализма (5, 10-12).

Капитализм - это « смесь» свободного и принудительного, оплачиваемого и неоплачиваемого труда, товарных и нетоварных отношений, отчуждаемых и неотчуждаемых форм собственности и капитала (24, 319-320). «Домашние хозяйства» в капиталистическом мире-экономике - это форма процесса «всеобщей товаризации», но без непосредственного найма и фабричной организации производства (19, 24; 23, 19). Это подрывает идею либералов и К.Маркса о свободном наемном труде как основном признаке капитализма (24, 319). Наконец, крупные плантации, торговые компании, государственные предприятия, ТНК -это формы капиталистического предпринимательства (по: 12, 44).

Тем самым, по И.Валлерстайну, капитализм многообразен. Этот взгляд коррелирует с тезисом Ф.Броделя о способности капитализма к выбору форм реализации в зависимости от конкретно-исторических условий.

С одной стороны, как и К.Маркс, они признают, что развитый капитализм - это явление новоевропейское, с другой стороны, как и М.Вебер, рассматривают капитализм как имеющий в истории универсальный характер.

По мнению Ф.Броделя, капитализм охватывал и Запад, и Восток в разные исторические периоды, для его существования достаточно наличия международного рынка; как и М.Вебер, он полагал, что в истории сосуществовали и взаимодействовали различные формы капитализ-

ма (3, 641). И.Валлерстайн полагает, что во всех исторических системах веками, если не тысячелетиями существовали элементы капитализма, предпринимательские силы (8, 16-17).

Природа капитализма усматривается Ф.Броделем и И.Валлерстайном не в производстве товаров, которое возникает значительно раньше современного капитализма, а в контроле над их обращением. Поэтому конкретный способ производства не имеет принципиального значения, главное - чтобы производимые товары непрерывно поступали в капиталистический оборот.

В-пятых, ими обосновывается концепция хронострук-туры исторического процесса, стержнем которой является идея «времени длительной протяженности» (Ф.Бро-дель) и множественности форм исторического времени, которые раскрывают механизм функционирования капитализма.

Согласно Ф.Броделю, историческое время распадается на ритмы изменчивости различной длительности. Это волновые экономические колебания, состоящие из восходящей и нисходящей фаз. К ним относятся вековые тенденции, или «тренды», среднесрочные колебания («циклы Кондратьева») и конъюнктурные изменения (3, 65-77). Поэтому мир-экономика представляет собой колеблющуюся экономическую сеть огромных размеров (3, 79).

И.Валлерстайн не только принимает эту концепцию, но и синтезирует модель множественного исторического времени с моделью пространственной организации европейского капиталистического мира-экономики, лежащего в основе современной мир-системы. Он показал, что пространственное расширение и сжатие этой системы, перестройки товарных сетей в ядре, на полупериферии и периферии, смена державы-гегемона и крупные военные конфликты коррелируют с «трендами» и «циклами Кондратьева» (23, 40-46).

Если циклические колебания развертываются во времени, то их последствия прослеживаются в пространстве системы. Мир-экономику следует рассматривать как структурный пульсар, обладающий континуумом «пространство - время», в рамках которого развертывается ее динамика. Функционирование системы предполагает известную стабильность ее структур, развитие - динамику этих структур (континуум « статика - динамика»). Мир-экономика как самоорганизующаяся система поддерживает равновесие между этими тенденциями в течение длительного времени без ущерба для своей целостности.

Ф.Бродель лишь в теории утверждал, что краткое и долгое время неразделимы (3, 79-80), И.Валлерстайн раскрывает механизм трансформации конъюнктур в «тренды» (15, 45-46). Ф.Бродель объяснял долгосрочные ритмы внешним толчком, заставляющим колебаться сети обмена (3, 78-79), И.Валлерстайн полагает, что их источником являются противоречия как результат ограничений, налагаемых структурами системы (15, 45). Большая глубина, с которой он разработал модель долгосрочных экономических колебаний, объясняется анализом возможного будущего капитализма и современной мир-системы.

И, в-шестых, в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна не только обосновывается циклически-волновая модель социального времени, но и отмечается ее тесная связь с проблемой системного кризиса и перехода к новой исторической системе - перехода необратимого, но вероятностного.

Они не согласны с моделью исторического времени как круговорота в духе идей Н.Макиавелли и Дж.Вико, которая предполагает прохождение системой цикла с возвращением в исходную точку. Экономические колебания, о которых говорят Ф.Бродель и И.Валлерстайн, - это тоже

циклы, происходящие с определенной периодичностью. Однако их специфика состоит в том, что они никогда не повторяются: понижательная Б-фаза цикла никогда не является простым негативным зеркальным отражением повышательной А-фазы, колебания никогда не возвращаются к исходному пункту. Поэтому одни и те же явления могут быть одновременно и повторяющимися и меняющимися (15, 45).

Что касается системного кризиса, то Ф.Бродель и И.Валлерстайн подчеркивают, что любая историческая система сменяется другой (3, 81; 8, 13). Природа кризиса заключается в том, что волновые экономические колебания, выражающие естественный характер функционирования системы, в определенный момент начинают ее разрушать и подталкивают переход (15, 46).

По Ф.Броделю, кризис и переход сопровождает возрастание роли случайности (3, 81). Промышленной революции в Англии предшествовал длительный кумулятивный процесс, но все же она возникла «внезапно» (3, 552, 554). Его анализ функционирования европейского капиталистического мира-экономики близок принципам синергетики, но в его концепции они содержатся, скорее, имплицитно, а в концепции МСА они явно эксплицированы. С их позиций трактуется, например, переход от феодализма к капитализму в Европе (8, 16-18). Любой переход является необратимым, но стохастичным в плане результата, а прогресс - относительным и вероятным (15, 47-48; 24, 322-323).

И.Валлерстайн в созвучии с идеологией «новых левых» полагает, что противоречия капиталистической системы с большой долей вероятия могут привести ее к краху (6, 159-176; 8, 18). Ф.Бродель же возражал, что капитализм в силу его гибкости может и не погибнуть, найти новые, неизвестные в данный момент возможности для структурного изменения (3, 647-649).

Согласно представлению Ф.Броделя и И.Валлерстайна, если функционирование системы является циклически-волновым, она все же не может вернуться в исходное состояние, ее траектория имеет вероятностный характер.

Итак, в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна глобальная история предстает в больших масштабах пространства-времени, имеет структурный характер, ее организуют фундаментальные тенденции. К ним относятся динамика и взаимодействие в пространстве-времени сложных исторических систем, развертывание процессов исторических изменений на разных уровнях в форме волновых ритмов различной длительности, и, прежде всего, в долгосрочной временной перспективе, нелинейный характер глобальных процессов как проявление сложности системной динамики. Глобальная история образована сетями взаимодействий, задающих режимы исторических изменений.

Однако концепции глобальной истории Ф.Броделя и И.Валлерстайна не тождественны друг другу: существует ряд проблемных полей, в рамках которых между ними возникли разногласия, и порой глубокие. По Ф.Броделю, взгляд И.Валлерстайна на историю плодотворен, но «чересчур систематичен», ибо как социолог он невольно ведет «борьбу с историей» (3, 65).

В концепции МСА исторические факты не игнорируются, и вряд ли имеет место «борьба с историей». Однако присутствует известный уровень абстракции: избран ракурс рассмотрения и объяснения современной мир-системы, не учитывающий возможное и реальное многообразие истории. Рассмотрим ключевые моменты, где их концепции расходятся друг с другом.

Во-первых, в трактовке роли исторического пространства.

В работах Ф.Броделя оно рассматривается как реальность, объемлющая любые образования, имеющие территориальную протяженность - страны, локальные цивилизации, миры-экономики. Оно влияет на динамику исторических систем: покорение обширных пространств часто ведет к слабости и неустойчивости конкретного мира-экономики (3, 474). Причина локального - экономического и культурного - многообразия Франции в том, что в силу «растянутости» пространства страна была мозаикой автономных «микрокосмов», существовавших в почти полной изоляции одни от других (4, 94, 96).

Специфика пространства усматривается в природно-географических условиях, но Ф.Бродель не был сторонником механистического географического детерминизма: природно-географические условия детерминируют деятельность людей не напрямую, а через выработку коллективных традиций приспособления к естественным условиям. Процесс этого приспособления и его результаты образуют «материальную жизнь» («повседневность») (1, 13-14).

В представлении Ф.Броделя историческое пространство является одним из важных факторов, детерминирующих исторический процесс.

В концепции МСА сохраняется представление об историческом пространстве как территориальной протяженности. Экспансия европейского мира-экономики происходила пространственно, ось ядро - полупериферия - периферия характеризует пространственную организацию современной мир-системы. Товарные сети имеют пространственное протяжение и конфигурацию.

Вместе с тем, у И.Валлерстайна нет постановки и решения проблемы детерминации природно-географичес-кими условиями жизни и деятельности людей в рамках повседневности. Если Ф.Бродель ставит задачу обнаружения невидимых при поверхностном взгляде детерминирующих структур и факторов, то И.Валлерстайн такую конкретизацию не осуществляет.

Во-вторых, они разделяют представление о наличии оси ядро - полупериферия - периферия, но ее трактовка ими не совсем тождественна.

И.Валлерстайн рассматривает ее как модель экономической организации пространства, Ф.Бродель экстраполирует ее на политическое и культурное пространство. По его мнению, в колониальном государстве ядром является столица, провинции - полупериферией, колонии -периферией. Культура Возрождения распространялась пространственно по схеме «Флоренция - Италия - Европа», а готическое искусство - по схеме «междуречье Сены и Луары - Франция - Европа» (3, 39-41). Другими словами, не только экономика, но и другие «порядки» общества по-своему организовывали пространство.

Но главное в том, как трактуется отношение ядро -периферия в экономическом плане. И.Валлерстайн понимает его как мировое разделение труда, способ контроля над принудительным и свободным трудом, способность государства воздействовать на процесс накопления капитала (19, 54; 21, 349-350). Иначе говоря, ось ядро - периферия выражает, прежде всего, отношения эксплуатации, заключающиеся в механизме неэквивалентного обмена, при котором ядро приобретает часть прибыли, а периферия теряет ее (19, 32).

Ф.Бродель представил ось ядро - периферия как выходящую за рамки отношения эксплуатации. Он разграничил понятия неэквивалентности и неравноправия: первое выражает характер связи, второе - определяет отношения между зонами, находящимися просто на разных уровнях развития. Если понятие неэквивалентности у Ф.Броделя близко понятию эксплуатации у И.Валлерстай-

на, то понятие неравноправия позволяет не сводить ось ядро - периферия к отношению эксплуатации, добавляя к нему взаимную зависимость (3, 43-44).

Это различие проявляется в трактовке роли периферии. И.Валлерстайн представил ее, скорее, не как субъект действия, а как объект воздействия со стороны ядра, периферия пассивна. Ф.Бродель же не считал, что Латинская Америка в XVIII веке играла пассивную роль по отношению к Европе, а Индия - по отношению к Великобритании в XIX веке (3, 397, 538).

Получается, что не только периферия зависит от ядра, но и ядро - от периферии, при этом не только в том смысле, что оно нуждается для своего развития в менее развитых областях, как считает И.Валлерстайн (21, 350), но и в том, что периферия может оказывать обратное воздействие на ядро.

В концепции же МСА содержится идея известной инволюции периферии. Отмечается, что в этой зоне возникают антисистемные национально-освободительные движения, ставящие цель ликвидации неравноправия в системе, заявляющие о «праве народов» на самостоятельное развитие. Однако они стремятся к завоеванию государственной власти, хотя потенциал национального государства в воздействии на капиталистический мир-экономику ограничен в силу транснациональности этой системы. Вера в возможности государства интегрирует вчерашние антисистемные движения в межгосударственную систему капиталистического мира-экономики (19, 66-70; 23, 105-106).

В силу слабости государства периферии не могут противостоять механизму неравномерного обмена и удержать часть мировой прибыли, а государственный аппарат не в состоянии стать мотором развития (17, 2022). К тому же антисистемные движения пришли к власти в период мощной экспансии капиталистического мира-экономики (1945-1968), совпавшей с гегемонией США, и как результат - их историческое поражение, когда стала очевидной иллюзорность программ национального развития (17, 2021; 23, 135, 138).

В-третьих, в их концепциях по-разному решается проблема многоукладности как социально-экономического явления мирового масштаба.

В 60-е годы XX века И.Валлерстайна интересовали проблемы развития стран Африки после обретения независимости. Он признавал наличие многоукладности в форме сосуществования и взаимодействия местных экономических укладов («африканский способ производства») и «импортного» капиталистического уклада. Его подход в это время можно назвать исторической региона-листикой. В этом плане показателен коллективный труд о колониальном положении, в котором рассмотрен широкий круг проблем, связанных с многоукладностью и сла-боразвитостью (14). И.Валлерстайн являлся лишь его редактором, но это исследование отражает его научные интересы на этом этапе.

В дальнейшем он пришел к выводу, что понимание положения стран Африки в мировой экономике и политике невозможно без включения развития этого континента в более масштабный контекст. В 70-е годы И.Валлерстайн создает концепцию современной мир-системы, в которой реализуется подход исторической глобалистики, а регио-налистика отступает на второй план. В связи с этим изменяется и взгляд на проблему многоукладности.

По И.Валлерстайну, способ производства - одна из важнейших характеристик экономики. Чтобы определить способ производства, необходимо знать границы разделения труда и его базовый объект (единицу) (23, 162-163). В концепции МСА такой единицей является историческая

система. На этом основании рождается принцип «одна система - один способ производства».

По его мнению, в период 8000 г. до н.э. - 1500 г н.э. существовали исторические системы всех типов (24, 317318). Тем самым, с одной стороны, многоукладность признается в форме сосуществования исторических систем как способов производства. С другой стороны, если капитализм универсален, то существовали ли способы производства, отличные от капитализма?

Однако в XVI веке начинается экспансия европейского капиталистического мира-экономики, в ходе которой были поглощены все иные исторические системы. К концу XIX века и по сей день впервые в истории на планете оказалась только одна историческая система - современная мир-система, основанная только на капиталистическом способе производства (24, 318).

В современной мир-системе не признается сосуществования и взаимодействия различных способов производства, утверждается существование мирового капитализма, который, по И.Валлерстайну, задает свою природу всем социальным формам, заставляет их функционировать в его ритме. Плантационное рабство в Вест-Индии XVIII века, рабство юга США XIX века, крепостное право в Восточной Европе XVII-XVIII веков - это формы мирового капиталистического способа производства (по: 13, 22). «Домашние хозяйства» тоже выступают как «агенты» мирового капитализма (19, 24; 23, 14, 29); и социалистическая система - форма его специфической реализации (23, 157).

И.Валлерстайн раскрывает природу современной мир-системы так, что потенциально ее некапиталистическое содержание проступает при доминирующей капиталистической функции. Он ставит вопрос если и не о сосуществовании и взаимодействии различных способов производства, то о многообразии форм реализации мирового капитализма в плане различия их содержания при выполнении общей функции капиталистического накопления.

Что касается Ф.Броделя, то он исследовал становящуюся в XV-XVIII веках мировую экономическую систему, в которой четко обнаруживается оппозиция «капитализм

Докапиталистические способы производства».

По его мнению, в ядре всех миров-экономик существовал капитализм в любой его форме, а на периферии

Докапиталистические структуры (крепостничество и даже рабство) (3, 18, 33-34). Поэтому «способы производства сцеплены друг с другом. Самые передовые зависят от самых отсталых, и наоборот: развитие - это другая сторона слаборазвитости» (3, 65).

Одно это обстоятельство делает картину глобальной истории сложнее, чем в концепции МСА. Однако дело не только в этом. И.Валлерстайн теоретически признает наличие неевропейских миров-экономик (24, 317-318), но не исследует их, Ф.Бродель и признает (3, 16-17), и исследует. И.Валлерстайн сделал акцент на поглощении европейским капиталистическим миром-экономикой других исторических систем, Ф.Бродель, признавая важную роль европейского капитализма в формировании мировых экономических связей, раскрывает процесс взаимодействия различных социальных систем.

Например, неясно, существовал в Латинской Америке феодализм или капитализм или переходная форма. И сам капитализм был более связан с Европой, чем с местными экономическими укладами, и не являлся господствующим способом производства. Перед нами «мозаика» обществ, экономик, способов производства и даже «национальных капитализмов», «наслоение» социальных систем друг на друга, смешение их элементов. Невозможно исследовать эту реальность на основе единого способа производства (3, 437, 440).

И.Валлерстайн, с одной стороны, сведя современную мир-систему к капитализму, не реализовал идею многообразия истории как сосуществования и взаимодействия различных способов производства. С другой стороны, сам капитализм представлен им как многообразная реальность.

Ф.Бродель тоже это признает, говоря о сосуществовании различных форм капитализма, но он показал его реальное взаимодействие с докапиталистическими способами производства. В отличие от И.Валлерстайна, он признавал существование внутренне разнородных объектов, в которых может и не быть единой системной логики, какую сообщает современной мир-системе в трактовке И.Валлерстайна капиталистический способ производства.

Если К.Маркс в основном исследовал «чистый капитализм» без рассмотрения его взаимодействия с другими укладами, то Ф.Бродель и И.Валлерстайн переходят к его конкретно-историческому анализу. Однако Ф.Бродель намного отчетливее показал, что формационный подход часто не « работает» при анализе многоукладности, поскольку сложно дать однозначную характеристику формационной принадлежности многоукладных экономик.

В-четвертых, концепции Ф.Броделя и И.Валлерстайна различаются по вопросу признания реальности локальных цивилизаций в истории.

Ф.Бродель признавал, что они представляют собой объективно существующие исторические социокультурные образования. В духе идей А.Тойнби он полагал, что «в сердце любой цивилизации утверждаются религиозные ценности». Однако «религиозная деятельность не составляет сама по себе всей культуры, которая охватывает также дух, стиль жизни (во всех значениях этого термина), литературу искусство, идеологию, самосознание. Культура создана из множества богатств, материальных и духовных» (3, 60).

По И.Валлерстайну цивилизация - это не реальная историческая система, а лишь моральное понятие, духовная конструкция, создаваемая, когда определенные группы стремятся провозгласить свою самобытность. Цивилизация - это нынешнее представление о прошлом и традиция - современное творение. Цивилизации часто путают с мирами-империями. Многие из них претендовали на «цивилизационное» наследие в той или иной форме культурной преемственности (язык, религия). Европейский капиталистический мир-экономика уничтожил иные исторические системы, они сохранились лишь в форме циви-лизационных претензий тех или иных социальных групп (23, 159-168).

В силу этого в современной мир-системе не существует Запада и Востока как цивилизационных типов, а реальностью является только ядро - полупериферия -периферия как экономическая ось: «Цивилизации сегодня лишь обозначают границы между... экономическими зонами мира» (7, 35).

И.Валлерстайн признает существование «капиталистической цивилизации» с набором ее базовых ценностей - рационализмом, универсализмом, приматом прав человека, демократией, образованием, верой в научно-технический прогресс (6, 142-157); но она отождествляется с капиталистическим миром-экономикой и рассматривается как его идеологическое наполнение.

Ф.Бродель признавал изначальную специфику локальных цивилизаций, ее сохранение в течение длительного времени. По И.Валлерстайну, в ходе становления современной мир-системы были поглощены локальные культуры, но затем производится новое культурное многообразие, поскольку система нуждается в различиях и иерархиях (16, 43-44 и др.). Капиталистическая цивилиза-

ция привела к появлению в странах полупериферии и периферии националистических движений с претензией на цивилизационное измерение. Но это не означает реального « возрождения» цивилизаций: национализм - это способ сопротивления капитализму и способ участия в системе (23, 169-172).

В концепции МСА признается многообразие культур в современном мире, но оно является не исходным, а вторичным. Культурные различия приобретают характер эпифеноменов культуры капиталистической системы.

И, в-пятых, в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна по-разному решается проблема соотношения уровней исторической реальности.

И.Валлерстайн полагает, что нужно найти приемлемое решение дилемм «макро - микро» и «глобальное -локальное» (20, 1241). Однако в концепции МСА явный акцент сделан на макроуровень, глобальные тенденции.

Современную мир-систему он стремится представить как целостность, не сводимую к составляющим ее частям. Правда, отмечается, что характеристика целостности системы - это лишь первый шаг (21, 7-8, 270). Вторым шагом явно выступает выявление структурной оси ядро -полупериферия - периферия, но эта конкретизация целостности имеет специфический характер.

В силу того, что И.Валлерстайн отрицает национальные государства как единицы истории, ось ядро -полупериферия - периферия рассматривается одновременно как отношение и связь, но не между странами, национальными государствами, а между структурными уровнями системы. Их единство обеспечивают товарные сети, абстрагированные от экономических отношений между отдельными государствами (19, 30). Сети исследуются сами по себе с целью вскрыть реальное осевое разделение труда. Тем самым раскрываются системные отношения, обусловливающие накопление капитала.

Поэтому современная мир-система не является совокупностью государств, национальных экономик и локальных цивилизаций, а представляет собой глобальную, независимую от региональной и локальной специфики величину, а сама региональная специфика не может рассматриваться в самостоятельном значении, поскольку является эпифеноменом системы.

В частности, слаборазвитость периферии И.Валлерстайн объясняет действием механизмов функционирования мирового капитализма (19, 32; 22, 9). Этот подход предполагает изучение стран периферии в той мере, в какой это позволяет раскрыть их зависимость без учета их собственной логики развития, факторов, способствующих слаборазвитости, в самих этих странах.

Более того, любое национальное государство «является порождением современной мир-системы», поскольку именно в рамках межгосударственных отношений в ней была обозначена «"государственность" самих суверенных государств, определены и отточены их государственные полномочия» (9, 4).

В концепции МСА явно присутствует серьезная недооценка роли различных факторов, не сводимых к закономерностям глобального уровня.

Ф.Бродель же раскрывает связь глобального и локального. Мировая экономическая система как результат взаимодействия миров-экономик не сводится к их простой механической сумме; в то же время развитие регионов, испытывая на себе воздействие процессов, порожденных развивающимся мировым капитализмом, не сводится к ним и не выводится из них, как это было показано Ф.Бро-делем, в частности, на примере Латинской Америки. Нарастание целостности истории не означает элиминации региональной специфики.

И.Валлерстайн прав в том, что целое обладает свойствами, не сводимыми к свойствам частей, и играет по отношению к ним определяющую роль. Однако свойства частей не сводимы полностью к свойствам целого. Локальные системы до включения в мировую обладали своей спецификой, и вхождение в нее не означает утраты их своеобразия. Необходимо исследовать локальные особенности, даже если они не оказывают определяющего влияния на систему в целом. Эти особенности столь же историчны, что и глобальные тенденции.

Именно на этот момент и обращает внимание Ф.Бродель. Причины инерционности китайской экономики он видит не только в особой роли государства, но и в ее структурных особенностях («кантональная модель»). Они обусловили отсутствие высших уровней обмена, необходимых для ликвидации замкнутости локальных экономических систем, их интеграции в крупные территориальные комплексы, как это происходило в Западной Европе (1, 35-37).

Следовательно, локальные особенности экономики Китая негативно повлияли на формирование национального рынка, а это, в свою очередь, обусловило экономическое отставание Китая от Европы в рамках развивающегося мирового рынка. Однако нельзя сказать, что Китай с его исторической спецификой является порождением «времени мира», глобальных тенденций.

Если И.Валлерстайн показал воздействие макроуровня исторической реальности на микроуровень, то Ф.Бродель, не отрицая этого, раскрыл и обратное воздействие: локальные особенности могут если и не прямо, то косвенно оказывать влияние на процессы, протекающие на глобальном уровне.

В плане проблемы единства и многообразия исторического процесса концепции глобальной истории Ф.Броделя и И.Валлерстайна сильно разнятся.

В концепции МСА налицо редукционизм, состоящий в сведении современной мир-системы к одному способу производства - капитализму, недооценке культурного разнообразия современного мира, преувеличении определяющей роли макроуровня по отношению к микроуровню истории.

Эти аспекты связаны между собой. Современная мир-система представлена по большей части как экономико-политическая система. Недостаточно показана роль культурных факторов в ее развитии. Если макроуровень истории выступает как определяющий, который обусловлен экономикой (мировой капитализм), то факторы микроуровня, будучи зачастую неэкономическими, рассматриваются как эпифеномены экономических процессов.

Ф.Бродель на первое место тоже ставит материальные - природно-географические и экономические - факторы истории. Роль культурных факторов он тоже не исследует, однако рассматривает их как не сводимые к экономическим факторам. Кроме того, он выявляет плюрализм исторического процесса, не отменяющий его нарастающей глобальной целостности. Ф.Бродель показал более широкую панораму мировой истории, признавая мно-гоукладность в мировом масштабе, многообразие человечества на уровне локальных цивилизаций, взаимодействие глобальных и локальных процессов.

Вместе с тем, концепции Ф.Броделя и И.Валлерстайна представляют собой вариант материалистического понимания истории, выходящего за рамки формационного подхода. Разработанные ими концепции глобальной истории - это реальное обоснование неформационной парадигмы. И цивилизационный подход к истории в его локально-исторической версии в их концепциях отступает на второй план. Поэтому спор «формация или локальная

цивилизация», по сути, лишается смысла. Мы имеем дело с моделью глобальной истории, построенной на иных теоретико-методологических основаниях.

Список литературы

1. Бродель Ф. Динамика капитализма. - Смоленск, 1993.

2. Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длитель-

ность // Философия и методология истории: Сб. ст. - М, 1977.

3. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-

XVIII вв. В 3 т. Т.3: Время мира. - М., 1992.

4. Бродель Ф. Что такое Франция? В 2 кн. Кн.1: Пространство и

история. - М., 1994.

5. Валлерстайн И. Капитализм: враг рынка?//Логос. - 2006. - № 5.

6. Валлерстайн И. Капиталистическая цивилизация // Валлерстайн И.

Исторический капитализм. - М., 2008.

7. Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика, 1500-

2010 // Свободная мысль. - 1996. - № 5.

8. Валлерстайн И. Социальное изменение вечно? Ничто никогда не

изменяется?// Социологические исследования. - 1997. - № 1.

9. Валлерстайн И. Существует ли в действительности Индия? //

Логос. - 2006. - № 5.

10. Маркс К. Британское владычество в Индии //Маркс К., Энгельс Ф.

Сочинения. - 2-е издание. - Т.9.

11. Пантин В. И. Циклы и ритмы истории. - Рязань, 1996.

12. Фурсов А.И. Глобальные и региональные проблемы в работах

Иммануила Валлерстайна: Реферативный сборник. - М., 1998.

13. Чешков М.А. Критика миросистемного подхода и концепции

капитализма И.Валлерстайна: Научно-аналитический обзор. - М., 1992.

14. Social change: The colonial situation / Ed. by I.Wallerstein. - N.Y.-L.-

15. Wallerstein I. A Theory of Economic History in place of Economic Theory? /

/ Studies in Social and Economic History. Vol. 15: Methodological problems. - Leuven, 1990.

16. Wallerstein I. Culture as the Ideological Battleground of the Modern World-

System // Theory, Culture and Society. - L, 1990. - Vol.7. - № 2/3.

17. Wallerstein I. Development: Lodestar or Illusion? // Economic and Political

Weekly. - Bombay, 1988. - Vol.23. - № 39.

18. Wallerstein I. Historical Systems as Complex Systems // European Journal

of Operational Research. - Amsterdam, 1987. - Vol.30. - № 2.

19. Wallerstein I. Le capitalisme historique. - Paris, 1985.

20. Wallerstein I. Social Science and the Quest for a Just Society //American

Journal of Sociology. - Chicago, 1997. - Vol.102. - № 5.

21. Wallerstein I. The Modern World-System. In 3 Vol. Vol.1: Capitalist

agriculture and the origins the European world-economy in the sixteenth century. - N.Y., 1974.

22. Wallerstein I. The Myrdal legacy: Racism and Underdevelopment as

dilemmas // Cooperation and Conflict. - Stokholm, 1989. - № 24.

23. Wallerstein I. The Politics of the World-Economy: The states, the

movements and the civilizations. Essays. - Cambridge - Paris, 1984.

24. Wallerstein I. World-Systems Analysis // Social Theory Today. - Stanford,

В период 1956 – 1968 гг. броделевские «Анналы» сформировали свой собственный идейный проект, ос- новная линия которого связывает его с подходами с точки зрения «времени большой длительности» и глобальной истории, трактуемых весьма радикально, что проявилось прежде всего в понимании общей экономической истории и в новых экономических разделах количественной и серийной истории.

Сам Ф. Бродель раскрывает источники своей концепции: это идеи М. Блока и других представителей шко- лы «Анналов» о расширении границ исторической проблематики; концепция масштаба социального времени Ф. Перру и Ж. Гурвича; теория длинных волн конъюнктуры Н. Д. Кондратьева; теория экономических (в работах Р. Клеменса, Дж. Акермана, Р. Куртэна) и ментальных (в работах Э. Курциуса, Л. Февра, А. Дюпрона, К. Леви- Стросса) структур и циклов; квантитативная история Э. Лабрусса; география человека В. де ла Бланша; истори- ческая урбанистика Р. Хапке и др. Все эти концепции и теории стали истоками глобальной истории, а также целого ряда направлений социально-гуманитарных исследований конца ХХ – начала XXI в. Однако именно в работах Ф. Броделя были намечены ориентиры, ставшие методологическими основаниями глобальной истории: во-первых, это описание длительных по времени и масштабных по пространственному охвату социальных пр о- цессов; во-вторых, включение всемирно-исторического процесса в контекст геологических, биологических, климатических, эпидемиологических, демографических и других изменений на планете, в-третьих, понимание всемирной истории как истории становления социальной целостности человечества. На этих принципах в даль- нейшем стали строиться частные концепции глобальной истории .

С 1969 г., после ухода Ф. Броделя из журнала, на волне культурной революции, на его место пришла кол- лективная команда, в которую входили Ж. Ле Гофф, Э. Леруа Ладюри и М. Ферро. С этого момента начинает развиваться новый, сильно отличающийся от прошлых, интеллектуальный проект. Отказавшись от идей пред- шествующего броделевского периода, «Анналы» этих лет сместили свои интересы с экономической истории, которой уделялось особое внимание в период с 1929 до 1968 г., перешли к развитию истории ментальностей и исторической антропологии .

Были оставлены в стороне методологические дискуссии, которые раньше велись М. Блоком, Л. Февром и Ф. Броделем. В итоге, интеллектуальный проект третьих «Анналов» оказался гораздо менее выдающимся, чем предшествующие. Речь шла о том, что они перестали уделять внимание глобальной истории. Представители

«Анналов» третьего этапа этот упрек принимали и сами заявляли, что они оставили без внимания глобальную историю. По их мнению, как раз благодаря этому они смогли разработать более узкие и специальные вопросы в избранных ими областях .

Итак, характерные черты «Анналов», которые сохранялись более или менее между 1929 г. и 1968 г., изме- нились, и это породило массу критических отзывов: от критики внутренней разнородности направления и упреков в отказе от ранее достигнутых позиций и методологических завоеваний – и до обвинений в институци- онализации и слиянии с французским истеблишментом .

В отличие от представителей третьих «Анналов», поколение четвертых «Анналы» после 1989 г. предло- жили следующий подход. Объяснение тотальности не сводится к какому-либо единственному принципу, уни- фицирующему весь ансамбль, но достигается в пересечении множества перспектив и объяснительных принци- пов; она определяется в целом, как всеобщая система частичных эквивалентов, в которой экономическое явля- ется также культурным, культурное имеет политический смысл, политическое глубоко укоренено в социаль- ном, а социальное выражается также в экономике и т. д. Это целостное видение, согласно Б. Лепта, еще нахо- дится в экспериментальной фазе и показывает скорее пути и направления исследования, а не полученные р е- зультаты. «Анналы» после 1989 г. заново поставили также и проблему «времени большой длительности», от- стаивая броделевский постулат, по которому именно исторической науке надлежит исследовать темпоральные механизмы социального анализа .

По мнению Б. Лепти и Жан-Ива Гренье, такая процедура была образцово осуществлена в работе Э. Лябрусса.до и после 1989 г. – это отношение к взглядам Ф. Броделя, к понятиям «глобальной истории» и «вре- мени большой длительности». Если «Анналы» третьего этапа отреклись от глобальной истории, предложив взамен возврат к понятиям «общей» истории или возвращение к более детальному изучению более ограничен- ных и локальных тем, то четвертые «Анналы» снова взяли на вооружение проблематику глобальной истории, поставив ее во главу угла .

Идея глобальной истории широко распространена среди многих ученых мира в 90-е гг. XX в. Именно в это время тенденция глобальности совпала с интересом научной общественности к феномену глобализации, и на этой волне зародился проект Global History. В центре внимания «историков-глобалистов» – история глобали- зации, противоречивые концепции которой создают сегодня проблемное поле Global History. «История глоба- лизации является сердцем и новшеством глобальной истории» (The Global…), – утверждает один из «отцов- основателей» американской школы Global History профессор Массачусетского технологического института Б. Мазлиш. В одной из первых концептуальных работ по глобальной истории – вводной статье к сборнику Conceptualizing Global History (1993), выпущенному по итогам одноименной конференции в Белладжио, Б. Мазлиш раскрыл свое понимание глобальной истории, под которой предлагал видеть более широкую область исследований, чем всемирной истории, за счет включения в ее предмет процессов, «придавших форму нашему глобализированному миру» .

Тем не менее, методологические и теоретические возможности, открываемые глобальной историей, призна- ются большинством ученых, работающих в рамках иных направлений и школ. Во-первых, это введение в научный оборот громадного корпуса новых источников. Во-вторых, использование методов смежных наук. В-третьих, пе- ресечение с проблематикой естественных и социальных наук и расширение предметного поля. В-четвертых, сво- бода идейного пространства для построения теорий. В-пятых, мировоззренческий потенциал глобально- исторических концепций, включение наиболее важных результатов исследований в научную картину мира XXI в. Все это открывает широкие перспективы для исследований в области глобальной истории .

Сама категория «глобализация» обладает огромным эвристическим потенциалом, так как ее содержание позволяет свободно развиваться аналитической мысли в пределах существующих научных воззрений, не противореча им. Существующие ныне дискуссии относительно сущности, содержания, этапов и форм глобализа- ции представляют собой ту живую среду, в которой царит свобода мысли и происходит развитие научных идей. Универсальная и глобальная история аспектов глобализации и возможность создания ее концепций в рамках любых идеологических схем открывают достаточно широкие перспективы исследований в этой области и, ко- нечно, глобальной истории – как социальному проекту, рожденному вокруг идеи глобализации. С утверждени- ем монополии той или иной концепции глобализации закончится золотой век глобальной истории .

Интересные формы развития глобальной истории как инновационной дисциплины предлагает Центр гло- бальной истории и культуры исторического факультета Уорвикского университета. Особенность исследований центра – изучение глобализации через межконтинентальное распространение технологий и кросскультурные взаимосвязи .

Деятельность центр осуществляет в форме симпозиумов, конференций, дневных школ, серийных семина- ров, торжественных мероприятий, встреч с почетными гостями, публичных лекций, выставочных проектов, присуждения стипендий, обмена аспирантами и докторантами. Среди других форм образования в Уорвике сле- дует назвать летние школы .

Центр также реализует серию просветительских проектов в области глобальной истории совместно с крупнейшими британскими музеями. Один из последних проектов – изучение мирового распространения фар- фора – «Global Jingdezhen». В 2010 – 2011 гг. cостоялись выставки и публичные лекции в Музее искусства Во- сточной Азии и Британском музее. Их задача состояла в том, чтобы представить пути мирового распростране- ния фарфора и его дизайна в раннее новое время .

Серьезным шагом на пути институциализации глобальной истории стало учреждение в 2006 г. «Журнала глобальной истории» (Journal of Global History), издаваемого Лондонской школой экономики и Кембриджским университетским издательством .

В программной статье П. О`Брайена «Историографические традиции и современные императивы глобаль- ной истории» предмет представлен как интернациональный метанарратив, способный ответить на запросы гло- бализирующегося мира . Редакционная программа так определяет предметное поле глобальной исто- рии: «Журнал освещает важнейшие проблемы глобального развития в длительной исторической перспективе, а также представляет различные исторические версии процесса глобализации». Кроме того, журнал уделяет вни- мание процессам и структурам, препятствующим глобализации, считая их изучение важной областью глобаль- ной истории. .

В 2003 г. была организована исследовательская Сеть в области глобальной экономической истории (Global Economic History Network), которую, по словам Остина, можно рассматривать как «глобализированное» продолжение семинара по глобальной истории» . Сегодня эта сеть объединяет представителей не- скольких дисциплин – истории, экономики, экономической истории, антропологии, географии, социологии из вузов Великобритании, Голландии, Италии, Германии, США, Турции, Индии и Японии.

Глобальная история стремится расширить и углубить представления людей о самих себе, своей культуре и о своих государствах путем расширения географического пространства и удлинения хронологии, принятых в традиционной историографии. Глобальная экономическая история провозглашает необходимость изучения ма- териальной жизни человечества (с учетом данных естественных и социальных наук) в длительной хронологи- ческой и широкой географической перспективе, с тем, чтобы проанализировать различия в производстве и ка- честве жизни во времени и пространстве» , – заявлено на официальном сайте.

Глобальная история стремится расширить и углубить представления людей о самих себе, своей культуре и о своих государствах путем расширения географического пространства и удлинения хронологии, принятых в традиционной историографии. Глобальная экономическая история провозглашает необходимость изучения ма- териальной жизни человечества (с учетом данных естественных и социальных наук) в длительной хронологи- ческой и широкой географической перспективе, с тем, чтобы проанализировать различия в производстве и ка- честве жизни во времени и пространстве» .

Одной из наиболее крупных сетей является Европейская сеть по универсальной и глобальной истории (ENIUGH), задача которой состоит в объединении специалистов, занимающихся соответствующей проблемати- кой. Сеть создана в 2002 г. по инициативе Института глобальных и европейских исследований Лейпцигского университета. Значимыми площадками сети стали Европейские конгрессы по глобальной и всеобщей истории. Первый конгресс прошел в 2005 г. в Дрездене, второй – в 2008 г. в Дрездене, третий – в 2011 г. в Лондоне. По аналогии с ENIUGH в 2008 г. создана Всемирная сеть организаций, занимающихся глобальной и всеобщей ис- торией (Network of Global and World History Organizations). Свою первую конференцию сеть приурочила к ХХI Всемирному историческому конгрессу, состоявшемуся в 2010 г. в Амстердаме .

Эти и другие инициативы европейских университетов показывают, что глобальная история является весь- ма привлекательным и активно продвигаемым брендом в научно-образовательной среде.

Т.С.Трахимик

Наука-2013: сб. науч. ст. В 2 ч. Ч. 1 / ГрГУ им. Я. Купалы; редкол.: Г. А. Хацкевич (гл. ред.), Г. М. Третьяков (зам. гл. ред.) [и др.]. – Гродно: ГрГУ, 2013. – 377 с.

Статья посвящена институциализации глобальной истории как области научных исследований и образовательной дисциплины. Подробно рассмотрены образовательные проекты в области глобальной истории на примере вузов Великобритании.

Ключевые слова: глобальная история, глобализация, образовательные программы, исследовательские сети, инновационные формы обучения.

Глобальная история ( Global History ) - одно из наиболее перспективных направлений исторических исследований начала XXI в. Это не могло не отразиться на образовании в области истории. В течение последних полутора десятилетий многие университеты мира открыли соответствующие курсы и программы.

Первые образовательные программы

Инициативы, связанные с организационным становлением глобальной истории, были обусловлены как внутренними факторами развития научной мысли, постоянно требующей не только содержательной, но и формальной модернизации, так и факторами внешними, к которым относятся в первую очередь глобальные изменения системы международного порядка на рубеже 1980-1990-х гг. и активизация процессов глобализации во второй половине 1990-х гг.

Своего рода «локомотивом» глобализации социально-гуманитарного дискурса последних десятилетий стали запросы западной системы образования, построенной на принципе жесткой конкуренции и чутко реагирующей на социальный заказ. Как и параллельные проекты (Big History, World and Transnational History, Crosscultural Studies, Environmental History и др.), Global History институциализировалась в первую очередь в рамках образовательных программ, а затем уже и в рамках специализированной периодики и профессиональных ассоциаций.

Одним из крупнейших центров глобальной истории стал Лондон. Там были организованы первый семинар (Institute of Historical Research, University of London) и первая магистерская программа (London School of Economics & Political Science) по глобальной истории, создана исследовательская сеть в области глобальной экономической истории (Global Economic History Network), учрежден периодический орган (Journal of Global History).

«В Лондоне глобальная история началась как эксперимент, а превратилась в миссию, - рассказывает президент Европейской сети по универсальной и глобальной истории (European Network in Universal & Global History) Гэрит Остин. - Проект начался с инициативы, которая теперь представляется достаточно умеренной, а тогда казалась инновационной и даже радикальной - с учреждения регулярного семинара в такой аморфной области, как «Глобальная история в контексте процессов большой длительности». Семинар собрали Патрик О`Брайен, являвшийся в тот момент директором Института исторических исследований Лондонского университета, и Алан Милворд, возглавлявший кафедру экономической истории в Лондонской школе экономики и политических наук. На первом заседании в феврале 1996 г. О`Брайен обозначил цель семинара в выражениях, которые, согласно академическим представлениям, почти противоречат понятию семинара: не научные исследования, а беседа между специалистами в различных областях. Как увидим позднее, это стало началом новой исследовательской инициативы, получившей дальнейшее продолжение» . Вот как вспоминает об этом сам О`Брайен: «В качестве директора Института исторических исследований я собрал (на забаву коллегам) первый семинар по глобальной истории. Семинар начался с обсуждения довольно короткого списка известных к тому времени работ в этой новой области: Виртфогеля, Макнилла, Броделя, Валлерстайна, Франка, Померанца и др.» . Ныне в списке работ по глобальной истории - тысячи наименований. Методологические возможности предмета были оценены сообществом историков, значительная часть которого сочла перспективными работы в этой области».

В рамках семинара О`Брайена, в частности, был подготовлен программный доклад Алана Макферлейна «Бродель и глобальная история», в котором был отрефлексирован вопрос о методологических истоках предмета. Макферлейн утверждает, что именно концепция процессов «большой длительности» стала важнейшим теоретическим основанием предмета глобальной истории .

Семинары, подобные по содержанию семинару О`Брайена, с 2009 г. проводятся в Кембридже (World History Workshop) и Оксфорде (Oxford Transnational and Global History seminar). Преамбула программы оксфордского семинара объясняет его появление необходимостью переориентировать исторические исследования с европоцентричных на «неевропоцентричные» концепции, а общее распространение предмета связывает с реакцией академической среды и общественности на политические, экономические и социальные последствия глобализации . Результатом такой переориентации исторических исследований, по мнению профессора Оксфордского университета Джона Дарвина, «сталооткрытие новых взглядов на мировую историю, которая когда-то трактовалась только как история европейской экспансии » .

В статье, посвященной опыту Лондонской школы экономики и политических наук, президент Европейской сети Г. Остин отмечает три основных направления институциализации глобальной истории: образовательные программы, учреждение нового журнала и организация международной исследовательской сети . Остин обозначил и временные рамки существования проекта: «Глобальная история как подход к изучению прошлого интенсивно развивается в Лондоне в последние полтора десятилетия» . К трем направлениям институциализации глобальной истории, отмеченным Остином, можно добавить публикации британской профессуры по предмету в целом. В частности, работы крупного британского социолога Энтони Гидденса 1997-2003 гг. , которые, безусловно, стимулировали интерес его коллег к глобально-исторической проблематике.

В Лондонской школе экономики и политических наук в 2000 г. была учреждена первая в Великобритании магистерская степень по глобальной истории. Эта одногодичная программа существует до сих пор (как самостоятельная программа и как часть двухгодичной программы, осуществляемой совместно с университетами Лейпцига, Вены, Вроцлава и Роскилла). Наряду с этим, также реализуется совместная программа по всемирной истории с Колумбийским университетом.

О содержании магистерской программы по глобальной истории пишет О`Брайен: «Она стала комплексной программой, сосредоточенной на изучении долгосрочной ретроспективы развития «материальной жизни» человечества с учетом данных по Европе, Африке, Китаю, Индии и Японии. Учебный план разработан в направлении изучения того, что, возможно, является мегапроблемой нашего времени: когда и почему некоторые общества (локализованные в основном на Западе и Севере современного мира) стали преуспевающими, а большинство населения Земли, составляющее семь миллиардов человек , проживает по-прежнему в бедных странах (на Востоке и Юге ). Программа состоит из ряда отдельных курсов, в основе которых - наиболее актуальные метанарративы всемирной истории, изучающие экологические, государственные, геополитические, религиозные, культурные, гендерные, эпидемиологические и, конечно, экономические изменения на планете» .

Инновационные формы обучения

Интересные формы развития глобальной истории как инновационной дисциплины предлагает Центр глобальной истории и культуры исторического факультета Уорвикского университета (Global History & Culture Centre, Department of History, University of Warwick ). Особенность исследований центра - изучение глобализации через межконтинентальное распространение технологий и кросскультурные взаимосвязи.

Деятельность центр осуществляет в форме симпозиумов, конференций, дневных школ, серийных семинаров , торжественных мероприятий, встреч с почетными гостями, публичных лекций, выставочных проектов, присуждения стипендий, обмена аспирантами и докторантами. Среди других форм образования в Уорвике следует назвать летние школы . Одна из наиболее интересных - « Theory for a Global Age» - состоялась в 2009 г. Кроме того, начиная с 2006 г. на портале университета ведется обзор публикаций (книг и статей) по глобальной истории.

Центр также реализует серию просветительских проектов в области глобальной истории совместно с крупнейшими британскими музеями. Один из последних проектов - изучение мирового распространения фарфора - « Global Jingdezhen» . В 2010 г. прошла конференция «Cultures of Ceramics in Global History, 1300 to 1800» . В 2010-2011 гг . состоялись выставки и публичные лекции в Музее искусства Восточной Азии и Британском музее «Chinese Ceramics & Early Modern World», «Pots, Power & Beauty: Porcelain and Desire in Early Modern World», «The Wanderings of a Chinese Lady» и др . Их задача состояла в том, чтобы представить пути мирового распространения фарфора и его дизайна в раннее новое время. «Вначале мы слушаем ученых , которые рассказывают об изображениях и объектах китайско- европейского взаимодействия в увлекательной и наводящей на размышления форме , а затем проводим обсуждение более общих вопросов и показываем, как эта проблематика отразилась в глобальной истории» , - объясняют специалисты Уорвика свою методику изучения глобальных интеракций через подобные кросскультурные влияния.

В совместном с Британским музеем проекте «Plates, Parasols & Global Design in the 18th Century» был блестяще представлен один из частных, но очень характерных для глобальной истории примеров распространения влияний моды по миру ( Global Design ) - ее распространение на фарфоровые тарелки с изображением китайской женщины под зонтом ( Parasol Lady ). Как объясняют организаторы курса, «это изображение было популярно на протяжении многих десятилетий как на Востоке, так и на Западе, и его можно рассматривать в качестве отличного примера ранней глобализации». Центр осуществил и еще ряд подобных проектов - Global Arts, Global Commodities, Global Textiles, Global Fashion, Global Technology .

Площадки для дискуссий

Серьезным шагом на пути институциализации глобальной истории стало учреждение в 2006 г. «Журнала глобальной истории» ( Journal of Global History ), издаваемого Лондонской школой экономики и Кембриджским университетским издательством (London School of Economics and Cambridge University Press ).

В программной статье Патрика О`Брайена «Историографические традиции и современные императивы глобальной истории» предмет представлен как интернациональный метанарратива, способный ответить на запросы глобализирующегося мира . Редакционная программа так определяет предметное поле глобальной истории : «Журнал освещает важнейшие проблемы глобального развития в длительной исторической перспективе, а также представляет различные исторические версии процесса глобализации. Кроме того, журнал уделяет внимание процессам и структурам, препятствующим глобализации, считая их изучение важной областью глобальной истории. Журнал стремится преодолеть существующую в исторической науке дихотомию «Запад и остальной Мир», перенося материал через традиционные тематические границы и преодолевая тенденцию к фрагментации историографического дискурса. Журнал выступает в качестве междисциплинарного форума для дискуссий представителей социальных и естественных наук по глобальному развитию».

В 2003 г. была организована исследовательская Сеть в области глобальной экономической истории (Global Economic History Network ), которую, по словам Остина, можно рассматривать как «глобализированное» продолжение семинара по глобальной истории» . Сегодня эта сеть объединяет представителей нескольких дисциплин - истории , экономики, экономической истории , антропологии, географии, социологии из вузов В еликобритании , Голландии, Италии, Германии, США, Турции , Индии и Японии .

«Глобальная история стремится расширить и углубить представления людей о самих себе , своей культуре и своих государствах путем расширения географического пространства и удлинения хронологии , принятых в традиционной историографии. А глобальная экономическая история провозглашает необходимость изучения материальной жизни человечества (с учетом данных естественных и социальных наук) в длительной хронологической и широкой географической перспективе, с тем чтобы проанализировать различия в производстве и качестве жизни во времени и пространстве », - заявлено на официальном сайте .

Создание исследовательских сетей - одна из самых ярких характеристик процесса становления предмета как инновационной (не только по содержанию, но и по форме) области знания.

Одной из наиболее крупных сетей является Европейская сеть по универсальной и глобальной истории ( ENIUGH ), задача которой состоит в объединении специалистов, занимающихся соответствующей проблематикой. Сеть создана в 2002 г. по инициативе Института глобальных и европейских исследований Лейпцигского университета (Global and European Studies Institute, Universität Leipzig ). Значимыми площадками сети стали Европейские конгрессы по глобальной и всеобщей истории. Первый конгресс прошел в 2005 г. в Дрездене, второй - в 2008 г. в Дрездене, третий - в 2011 г. в Лондоне. По аналогии с ENIUGH в 2008 г. создана Всемирная сеть организаций, занимающихся глобальной и всеобщей историей (Network of Global and World History Organizations ). Свою первую конференцию сеть приурочила к ХХI Всемирному историческому конгрессу, состоявшемуся в 2010 г. в Амстердаме.

Эти и другие инициативы европейских университетов показывают, что глобальная история является весьма привлекательным и активно продвигаемым брендом в научно-образовательной среде .

Предмет и метод глобальной истории

Однако было бы неправильно утверждать, что глобальная история - лишь конъюнктурное явление, отражающее запросы системы образования и рынка исследовательских проектов. Есть и сущностное определение предмета, выражающее главную идею этого направления.

Предмет глобальной истории - это история становления социальной мироцелостности, рассматриваемая в контексте глобальных социоприродных процессов. Она изучает генезис устойчивых в долговременной исторической перспективе систем культурно-хозяйственных связей между различными народами. Важнейшими факторами стабильности этих систем в концепте глобальной истории выступают природные особенности, обусловившие характер и направленность лежащих в основании данных систем социальных связей. Миграции, заселение территорий, торговые маршруты, распространение материальной культуры, духовные взаимовлияния цивилизаций и др. - основные темы глобальной истории.

В центре внимания «историков-глобалистов» - история глобализации, противоречивые концепции которой создают проблемное поле предмета. «История глобализации является сердцем и новшеством глобальной истории» , - утверждает профессор Массачусетского технологического института Брюс Мазлиш, один из «отцов-основателей» американской школы глобальной истории.

Методологические основы глобальной истории были еще разработаны в работах Фернана Броделя «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» (1949), «История и общественные науки. Историческая длительность» (1958), «Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв.» (1967-1979).

Во-первых , это понимание всемирной истории как истории становления социальной целостности человечества;

во-вторых , описание длительных по времени и масштабных по пространственному охвату социальных процессов;

в-третьих , включение всемирно-исторического процесса в контекст геологических, биологических, климатических, эпидемиологических, демографических и др. изменений на планете.

На этих принципах в дальнейшем стали строиться частные концепции глобальной истории.

Гносеологические истоки глобальной истории связаны также с информационной революцией последней трети ХХ в. С проникновением компьютерных технологий в социальные и исторические исследования в сферу исторических изысканий вошли огромные массивы данных (в т.ч. и не традиционного для истории характера), машинная обработка которых позволила реализовывать сложные исследовательские программы. Это стало одним из важнейших факторов обновления исторической науки и качественного расширения ее возможностей. Достижения таких областей, как квантитативная историография, клиодинамика, макросоциология и др., открыли путь для создания теорий глобального масштаба. Возможность работать с эмпирикой глобального порядка стала ключевой предпосылкой становления глобальной истории как области научного знания.

Философская традиция, глубоко исследовавшая содержание категории «глобальное» в 1970-1980-х гг., подготовила не только частные науки, но и общественное мнение к новому, планетарному образу мышления. И глобальная история, оформившаяся как область научных исследований и преподавания в 1990-е гг., стала одной из форм проявления нового мировоззрения.

Несмотря на идеологические противоречия концепций глобальной истории, ее методологические возможности признаются большинством ученых, работающих в рамках иных направлений и школ. Об этом свидетельствуют материалы последних Всемирных исторических конгрессов, в программах которых обсуждение проблем глобальной истории заняло видное место.

В заключение отметим, что в российской науке и образовании глобальная история пока не представлена в качестве оформившегося института. Тем не менее, можно надеяться, что и отечественные специалисты воспользуются перспективами, открываемыми глобальной историей. С.П. Карпов, например, определил глобальную историю как одну из возможностей мировой историографии преодолеть болезнь фрагментации исторического знания и «сохранить концептуальное видение всемирно-исторического процесса, познать связь времен и деление эпох» с помощью создаваемой ею системы глубоких взаимосвязей и переплетений, выявляемых на междисциплинарной основе . O"Brien P. Global history //Making history. The changing face of the profession in Britain . [ URL ] http :// www . history . a c.uk/makinghistory/resources/articles/global_history.html. [Дата обращения: 04.05.2011].

11. Карпов С.П. Историческая наука на современном этапе: состояние и перспективы развития // Новая и новейшая история. - 2009. - № 5.

Статья выполнена при финансовой поддержке РГНФ. Проект «Идеи и люди: интеллектуальная жизнь Европы в новое время» (№ 10-01-00403а).

О. В. ВОРОБЬЕВА (O. V. VOROBYEVA )

Воробьева О. В. Истории историографии конца XVIII – начала XXI в. в свете книги Г. Иггерса и Э. Вана «Глобальная история современной историографии» // Диалог со временем. 2011. Вып. 37. С. 45-65.

Символов: 43460 | Слов: 5586 | Параграфов: 33 | Сносок: 51 | Библиография: 67

Ключевые слова: история исторического знания конца XVIII – начала XXI в. , историография , глобальная история , Г. Иггерс.

Автор размышляет о подходах и способах написания истории историографии в свете книги Г. Иггерса и Э. Вана «Глобальная история современной историографии». В статье представлен анализ глобальной перспективы историографического знания, трудностей, особенностей и критериев компаративного изучения различных историографических культур и традиций.

Keywords: history of historical knowledge , late 18th – early 21st cc. , historiography , global history , Georg Iggers

The author reflects on the ways and methods of writing histories of historiography after the publication of the ‘Global history of Modern Historiography’ by Georg Iggers and Edward Wang. The article presents an analysis of the global perspective of historiographical knowledge, of problems, specific and criteria of comparative studies of various historiographical cultures and traditions.

Одной из перемен, произошедших в мире за два последних десятилетия, стало повышенное внимание к всемирной и глобальной историям , в значительной мере обусловленное политическими и социально-культурными трансформациями второй половины ХХ – начала XXI в. (крушение колониальных систем, окончание «холодной войны», развитие интеграционных процессов) и наметившимися в этом контексте интеллектуальными сдвигами. В историографической практике это означало выход за пределы национальных границ и растущую тенденцию рассматривать Запад всего лишь как один из многочисленных культурных и интеллектуальных миров. Показателем последнего может служить книга профессора Чикагского университета Дипеша Чакрабарти «Провинциализация Европы», в которой автор пытается продемонстрировать узость западного взгляда на историческое развитие, признающего только одну форму современности . Возросшее сотрудничество западных и незападных ученых, приглашение последних на работу в крупные научные и учебные центры Западного мира, а также международный характер целого ряда исследовательских проектов – явления того же порядка.

Своеобразным маркером поворота к всемирной и глобальной историям стало появление двух научных журналов. Первым из них является основанный в 1990 г. «Журнал мировой истории» (Journal of World History), выходящий под редакцией Джерри Бентли, вторым – основанный в 2006 г. и выходящий под редакцией Уильяма Кларенс-Смита (William Clarence-Smith) «Журнал глобальной истории» (Journal of Global History), в передовице к первому номеру которого отмечалось, что за два последних столетия «все историографические традиции стремились либо превознести возвышение Запада, либо отреагировать на него», теперь же возникла потребность в истинно глобальной истории, основанной на «строгой научности» . Пока еще не совсем ясно, чем отличатся эти два журнала, а также понятия «всемирная история» и «глобальная история», равно как и отсутствует консенсус по поводу того, что именно представляет собой «глобальная история», и с какого времени можно говорить именно о глобальной истории . Термин «глобальная история» частично совпадает с «всемирной историей» и очень часто подменяется ею, хотя глобальная история все-таки, как правило, обращается именно к периоду глобализации, начавшемуся с конца XV в. и ставшему особенно интенсивным в последней трети ХХ в., в то время как всемирная истории интересуется и более ранними историческими периодами . Вместе с тем, как показывает практика, разведение их по данному критерию не всегда оправдывает себя. Тема глобальной истории находит отражение и на последних Международных конгрессах исторических наук: на XIX МКИН в Осло , и на ХХ МКИН в Сиднее всемирной и глобальной истории были посвящены отдельные секции. Стали появляться и монографические исследования, например книга Патрика Мэннинга «На волнах мировой истории: историки создают глобальной прошлое» , в которой высказана мысль о том, что сегодня перед занимающимися всемирной историей стоит задача «увязать в когерентном анализе теорию, логику и факты с целью развития широкой, толковательной и доказательной оценки имевших место в прошлом преобразований и связей» .

Глобальная история является очередной попыткой «на новом теоретическом уровне вернуться к интегрирующему взгляду на историю» . Причем интерес к глобализации – интернациональный феномен . Рефлексия о границах националистической парадигмы, а также развитие в стране новых исследовательских областей, которые не вписываются в национальную структуру , приводят к выходу за национальные границы индийских ученых. Эта тенденция характерна для историков в Китае и в Японии, и даже на Ближнем Востоке, несмотря на национально-ориентированное историографическое наследие.

Между тем, как отмечают в своей книге Г. Игеррс и К. Ван , присутствует определенное противоречие между явной глобализацией исторических исследований и столь же явным отставанием от этого процесса историй историографии, которые по-прежнему пишутся либо в национальном, либо в западо- и европоцентричном ключе, а исследования, рассматривающие историческую мысль сравнительно и в глобальной перспективе, пока отсутствуют . Иггерс приводит только два примера попыток написания всемирной и межкультурной истории историографии, которые, по-видимому, можно считать как исключениями из общего правила, так и признаками наметившегося желания заполнить образовавшуюся лакуну. Первый был инициирован канадским историком Даниэлем Вульфом в обширной статье «Историография» в «Новом словаре истории идей» (New Dictionary of the History of Ideas) , заменившей статью выдающегося британского историка и историографа Герберта Баттерфилда в «Словаре истории идей» (Dictionary of the History of Ideas) . Его эссе, в котором он сделал обзор всемирного историописания, начиная с ранних времен и до сегодняшних дней, рассматривалось в качестве проспекта многотомной Оксфордской всемирной истории историографии (Oxford History of Historical Writing), в настоящее время успешно реализуемой большой командой специалистов по различным историческим культурам. Проект Вульфа исходит из отказа от свойственной предшествующим историям историографии идеи центральности и нормативности западной мысли и настаивает на равноценности всех исторических культур. Вторым является краткий обзор истории историописания, выполненный Маркусом Фёлкелом , предпринявшем попытку на менее чем 400 страницах дать глобальное представление об исторических культурах, начиная с древности .

Книга Иггерса и Вана, хотя и вписывается по замыслу в эти проекты, иная: как отмечают авторы, «имея отношение ко времени, когда растущие взаимодействия (между историографическими культурами – О. В.) уже позволяют проводить сравнения, она подчеркнуто компаративна» . Ее целью является изучение взаимодействия и трансформации западных и незападных историографических традиций, исторического мышления и историописания в глобальном контексте в конце XVIII– начале XXI в., когда, по мнению авторов, контакты между историками разных культур не только перестали быть затруднительными, но и стали постоянными. Основная задача книги – на основе компаративного подхода сконструировать коэкзистенциальное историографическое целое человечества, показать единство его многообразия.

Помимо того, что появление такого рода книги само по себе является событием, она интересна не только в содержательном (в ней можно найти много интересного материала, позволяющего углубить, а в чем-то и поменять свои представления об истории исторического знания в последние два столетия), но и в теоретико-методологическом плане, и второй не менее (а может и более) интересен, чем первый. Речь идет о способах написания истории историографии и шире – о проблемах историографии как науки в условиях происходящих перемен.

Понимание Иггерсом предмета историографии не ограничивается изучением процесса написания истории профессиональными историками (как было принято с момента институализации исторической науки и вплоть до недавнего времени). Нельзя назвать ее и традиционной историей исторической науки, хотя важное место в ней занимают интеллектуальные сообщества, специфика их формирования, структура коммуникативных сетей, образцы деятельности, конвенции по поводу содержания и специфики познания, образовательные практики, при помощи которых осуществляется трансляция знания и т.п. На первое место в книге выходит опыт осмысления историками реальности, а также ее восприятия современниками и способов передачи потомкам – другими словами, осмысление механизма получения исторических знаний, генезиса, функционирования и трансформации массовых исторических представлений. Таким образом, автоматически актуализируются проблемы исторической памяти как культурного механизма накопления и трансляции исторической информации о прошлом общества. При этом историческая память мыслится как феномен, имеющий функцию не только производства, сохранения и передачи исторической информации, но и формирования и поддержания коллективной идентичности. Одним из наиболее ярких примеров корреляции между памятью и идентичностью является история Индии: «Нации типа Индии, никогда не существовавшие как таковые, сконструировали себя при помощи истории, часто используя воображаемые, вымышленные картины своего прошлого для оправдания своего настоящего. Историческая наука играет важную роль в конституировании такой национальной памяти» . Впрочем, примеры бытования историографии как сгустков исторической памяти, равно как и использования историографии для поддержания национальных мифов присутствуют в каждой стране.

Сказанное наводит на ряд мыслей. Во-первых, очевидно, что под влиянием процессов глобализации, столкновения разных историографических традиций, а также изменения за последние сорок лет эпистемологического горизонта исторической науки происходит заметная трансформации образа историографии, ее проблемного поля и предмета. Как справедливо заметил С. И. Посохов, последний можно понимать узко (ограничивая его лишь комплексом профессиональных знаний), а можно широко (расширяя его до пределов исторического сознания); можно изучать институты, а можно – процесс . Однако в своем широком понимании – и как история исторической мысли, и как история исторического знания, и как история исторической науки – историография явно становится интеллектуальной историей, «изучающей процесс осмысления исторического прошлого, его объяснительные модели и традиции историописания». Причем, приобретая этот специфический ракурс, история историографии неизбежно заимствует подходы и методы этого направления современных исторических исследований.

Во-вторых, как свидетельствует текст Иггерса и Вана, основной недостаток большинства историй историографий состоит, видимо, в том, что историческая наука в них воспринимается в отрыве от контекста, от исторической культуры общества. Написанная же в ракурсе интеллектуальной истории история историографии неизбежно становится контекстуальной. Еще раз процитирую авторов книги: «Важно в компаративном и интеллектуальном ключе исследовать организационную структуру исторической науки и преподавание истории в новое время; например, разработку дисциплин университетского цикла для профессиональных историков, правительственную поддержку этих инноваций, место исторической науки в формировании политической позиции среднего класса и влияние на историописание научно-популярных идей типа теории социального дарвинизма в конце XIX – начале XX в.» . Не менее важно, с точки зрения Иггерса и Вана, и для кого пишется история, то есть как меняется ее аудитория, каковы школьные учебники и какое место в них занимают данные современных академических исследований, какой образ прошлого посредством этих учебников хотят сформировать власти и почему, какова в создании и тиражировании этого образа роль средств массовой информации и т.д. Таким образом, речь идет не об одном, а о множестве разных и весьма подвижных контекстов как внутри профессионального знания, так и вне его – институциональном, социально-политическом, культурном и интеллектуальном контекстах; и эти контексты неизбежно пересекаются и взаимодополняются, а порой и противоборствуют . И на все это накладывается еще одно неизбежное качество этих контекстов, а именно их бытование сразу в двух временах – прошлом и настоящем, контекстах исследуемых историографических культур и контекстах самого историографа. Думается, что помимо очевидной значимости такая контекстуальная нагруженность глобального историографического исследования важна и с точки зрения того, что такой текст сразу же приобретает качество «двойного кодирования», то есть способен помимо воли историографа проговариваться о том, о чем он по разным причинам умалчивает.

В-третьих, создание глобального образа историографического прошлого в ракурсе интеллектуальной истории не может не актуализировать вопрос о ремесле историка историографии, его роли в сложном и достаточно проблематичном диалоге с разными историографическими культурами и традициями историописания и их синтезе в единый образ. Традиционная проблема компетентности исследователя (интеллектуальный ресурс и особенно методологическая грамотность, в том числе знание и понимание вариативности формата историографического диалога с вытекающими отсюда методологическими импликациями; широта взгляда, добросовестность и т.д.) приобретает здесь дополнительную сложность. Ведь историк глобальной историографии для достижения своей цели осуществляет разноуровневые виды коммуникативных практик с представителями разных культур и цивилизаций одновременно, а это обязывает его к определенной «универсальности»: к пониманию множественности существующего прошлого, конкретно-временной и локально-пространственной специфики историографии, подвижности и условности историографических границ, возможности несовпадения научного пространства с национальными границами; к вариативности способов моделирования историографического прошлого, а также к осознанию важности хронологического компонента в глобальном историографическом исследовании и асинхронности развития историографий; умению видеть и выделять типологическое разнообразие образов в мировой историографической практике, строить классификационные схемы процесса исторического познания. Наконец, неизбежным становится формулирование задач в области историографической компаративистики, выработка критериев сопоставления значимых параметров исследования, к чему мы еще вернемся ниже.

Пока же очевидно, что необходимость решения указанных выше исследовательских задач не только предъявляет к историографу глобальной историографии ряд требований, но и накладывает на него серьезную ответственность, в том числе принуждая его к постоянному позиционированию собственной исследовательской позиции, просто не позволяя ему остаться в роли стороннего наблюдателя. Показательным в этом смысле может быть намеренная экспликация авторами двух исследовательских установок, представляющих своего рода канву книги и придающих ей внутреннее единство: 1) отказ от европоцентризма, предполагающий признание того, что «историческое сознание не являлось привилегией Запада и присутствовало во всех культурах», и 2) защита процедуры рационального исследования, которую некоторые постмодернистские и постколониальные мыслители объявляют ответственной чуть ли не за все беды современного мира .

«Мы полностью осознаем, – пишет Иггерс, – границы рационального исследования, невозможность получения однозначных ответов на вопросы, во что еще верили профессиональные историки XIX века. Мы признаем, до какой степени исторические суждения отражают разные, порой противоположные точки зрения, что бросает вызов убедительной доказательности. Едва ли возможно восстановить прошлое с ясной уверенностью в подлинности такой реконструкции, но вполне возможно показать ошибочность исторических суждений, политико-идеологическую обусловленность определенных искажений. <…> Но если мы верим в то, что в истории существует реальный стержень, что прошлое населено реальными людьми, то это значит, существуют способы приближения этой реальности, возможно, несовершенные и обманчивые, как и любое восприятие. <…> Они обогащают нашу картину прошлого, но тем не менее остаются объектом критической проверки на предмет соответствия таким принятым в научном сообществе стандартам как опора на эмпирику и логическая связность. <…> Каждый историк имеет право исповедовать определенные этические или политические убеждения, так или иначе окрашивающие его восприятие истории, но это не позволяет ему или ей изобретать прошлое, не имеющее под собой никакой реальной основы. <…> Историописание имеет много общего с художественной литературой, но все же отличается от нее, хотя частично они и совпадают друг с другом. Да, историописание включает в себя элементы воображения, а серьезная литература всегда отсылает к реальности. Но последняя не связана теми исследовательскими стандартами, которыми руководствуется сообщество ученых» .

Что касается критериев глобального историографического исследования, то думается, что отчасти методологические проблемы глобальной историографической компаративистики созвучны тем, с которыми сталкиваются сравнительные исследования, проводимые в более узких рамках, национальных или региональных. Вместе с тем, обращения только к той тематике и проблематике, которая уже изучена в локальном контексте, а теперь апробируется и сопоставляется в разных, как правило, несхожих географических, экономических, социально-политических и культурных контекстах, явно недостаточно. Для структурирования канвы глобального историографического исследования, по-видимому, необходимо обращение к таким критериям-феноменам, которые сами по себе выходят за национально-региональные рамки. Другими словами, глобальная историография должна представлять собой не сумму национальных или региональных историографий, а ориентироваться на сравнительный анализ развития историографических культур в контексте общих для человечества тенденций и процессов. Именно сравнения и взаимосвязи представляют собой доминирующий способ выражения глобальной истории историографии.

В книге Иггерса и Вана таковыми являются процессы глобализации и модернизации (они не идентичны, но взаимосвязаны). Первый из них, по мнению авторов, на данный момент прошел через три фазы, каждая из которых оказала существенное влияние на процесс историописания. Первая фаза глобализации была связана с появлением мировой капиталистической экономики и началом западной колонизации, в ходе которой Запад, однако, еще не был способен проникнуть в устойчивые и стабильные государства Западной и Восточной Азии. И именно эта фаза, предшествовавшая успехам индустриализации и имперской власти в XIX в., дает больше примеров наличия глобальной перспективы в историописании, чем вторая. Во второй фазе, связанной с периодом активной колониальной экспансии и нарушением политического, военного, экономического и цивилизационного равновесия в мире, произошло существенное сужение исторического мировидения. Центром внимания историков отныне стала Европа, а к остальному миру подходили с позиции европейского господства. Проникновение основных достижений в области науки, технологии, философии, литературы, искусства, музыки и, конечно, экономики шло в этот период в направлении Запад-Восток. Специальные исследования так называемых восточных культур по-прежнему проводились, но никак не интегрировались в картину всемирной истории. Наступление третьей фазы было связано с ответом на глобальные перемены, которые произошли в мире после окончаниях Второй мировой войны: крушение колониальных систем, возникновение феномена неоколониализма, появление новых информационных технологий, распад двуполярного мира и т.д. На процессе историописания это сказалось таким образом, что отныне особое внимание было обращено на незападный мир и социокультурные аспекты исследований. Модернизация, по мнению авторов книги, заключалась в разрыве с традиционными способами мышления и институтами, формами политической, экономической и социальной организации, а также секуляризацией сознания. Наибольших результатов этот процесс достиг на Западе, но ни в коем случае не ограничился им.

Предложенное видение мирового историографического процесса упрощает сложный процесс его развития (что, вероятно, неизбежно, и о чем догадываются сами авторы ). Не менее очевидно, и то, что подобный образ глобальной историографии мог появиться только в западной историографической культуре. Ибо он фиксирует значимые именно для западной исторической мысли события и процессы и отклики на них незападных сообществ и историографических культур. Впрочем, именно такую задачу и ставили перед собой авторы. Можно только догадываться, что представителям других историографических культур все эти процессы могут видеться (и скорее всего так оно и есть) совсем в другом свете. К сожалению, сегодня мы не располагаем достаточным количеством текстов, чтобы хоть как-то ответить на этот вопрос. Подавляющее большинство работ, так или иначе эксплицирующих подходы к транснациональным историческим и историографическим исследованиям, написаны на Западе или западными учеными . То же относится и к региональной истории. До сих пор не существует ни одного полного обзора историографических традиций и их современных трансформаций в Восточной и Юго-Восточной Азии , Латинской Америке , Африке . Исключение на данный момент составляет, по-видимому, только исламская историография . Таким образом, сегодня, когда появляются только первые опыты написания региональной и всемирной историографии, вряд ли можно ответить на вопрос, как в принципе преодолеть видение мирового историографического процесса изнутри собственной историографической традиции, и, если это невозможно сделать полностью, хотя бы за счет чего можно избежать крайностей этого видения.

Не менее интересно, на наш взгляд, и другое. Предваряющее анализ взаимодействия западной и локальной историографических культур в каждом конкретном регионе описание существовавших до этого момента традиций в книге Иггерса и Вана позволяет предположить, что отдельные историографические феномены и тенденции принадлежат всему человечеству или, по крайней мере, отдельным его частям, а не только Западу. Другими словами, в разных историографических культурах просматриваются такие черты их сходства, которые не могут быть объяснены фактом их взаимодействия.

Если говорить в самом общем виде, то, прежде всего, следует отметить тот факт, что всем традициям исторического мышления свойственны три признака: 1) все они отсылают к классическим моделям отдаленной старины, которые и задали им способ постижения и написания истории; 2) классическое происхождение каждой традиции связано с религиозным компонентом; 3) каждой традиции свойственна определенная институциональная структура, отражающая меняющиеся социально-политические условия. Наличие этих трех признаков является существенным подспорьем при проведении компаративного анализа. Но главное даже не в этом: некоторые интеллектуальные трансформации, которые традиционно связываются с Западом и дальнейшей трансляцией их в незападные культуры, появились в этих регионах еще до колониального влияния; они отличались от страны к стране и в пределах каждой страны, но при этом обладали и определенными общими чертами . Так, растущий акцент на критике источников появился в Юго-Восточной Азии задолго до западного влияния и был связан со стремлением пересмотреть неоконфуцианские трактовки. С этой целью – аналогичной восстановлению греко-римской классической культуры ренессансными гуманистами – ученые периода Цин обратились к методам филологии, фразеологии, фонологии, этимологии и эпиграфики, надеясь извлечь первоначальное (а, следовательно, истинное) значение конфуцианской классики. И эта переориентация интеллектуальной культуры, охарактеризованная Бенджамином Элманом как движение «от философии к филологии» , оказала существенное влияние на изучение истории в этом регионе. «Возможно, в Европе этот процесс правильнее было бы описать как переход к филологии от теологии и религии, но в обеих культурах он включал в себя расширение светского мировоззрения настолько, что в Китае классические конфуцианские тексты, а на Западе Гомер и Библия все больше воспринимались не как канонические тексты, а как исторические источники. Эта новая концепция истории как строгой науки сопровождалась в обеих культурах профессионализацией исторических исследований».

Аналогичные процессы в определенной мере были свойственны исламским странам и даже Индии (где историописание традиционно считается «вторичным» дискурсом, привнесенным с Запада британцами); уже в XVII–XVIII вв. там обнаруживаются произведения (написанные преимущественно на телугском, тамильском, маратхском, персидском языках и санскрите), которые производят впечатление соответствия критериям современного историописания.

«Эти тексты отражают культуру письма в прозе, предназначенную скорее для коммуникации, чем просто регистрации. Присутствует интерес к числам, именам собственным и другим приемам, позволяющим авторам обеспечить фактическую точность. Опора на факты сама по себе становится ценностью. Стиль письма как в своем техническом, так и синтаксическом аспектах, наводит на мысль о представлении об истории как непрерывном потоке, где технические требования к композиции фактически неотделимы от концептуальных свойств времени и события. События не дискретны и не изолированы, а прочно и непременно связаны с предшествующими им и доступными постижению причинами и вытекающими из них последствиями. Акторы имеют сложную мотивацию и внутреннюю глубину, часто придающие богатый колорит в целом ироничному разворачиванию событий» .

Стоит отметить и другие черты, которые в разные периоды проявлялись в незападном мире независимо от западного влияния: стремление к нарративной форме изложения, интерес к локальной и региональной и даже (например, арабский мир) глобальной историям, политическим и назидательным функциям исторического нарратива, социокультурной истории. Например, как показывают современные исследования японской историографии, «история повседневности» (нем. Alltagsgeschichte; яп. seikatsushi) и «история ментальности» (фр. Histoire de mentalité; яп. seishinshi) в Японии были настолько же импортированы из Германии и Франции, насколько взращены на японской почве . Все это свидетельствует об общих для людей способах проявления исторического сознания и явно нуждается в дальнейшей рефлексии.

В этой связи невольно вспоминается известное замечание Хейдена Уайта о том, что история – это западное изобретение, не являющееся культурной универсалией и экспортированное в те культуры, которые первоначально ее не имели . Думается, что с этим можно согласиться лишь частично, а именно только в том случае, если под историей понимать чисто научное предприятие, а также «последовательный процесс достижения научных, технологических и социальных успехов» , ибо исторические культуры, традиции историописания, историческое сознание присутствовали во многих культурах задолго до появления там западного влияния. В Восточной Азии и мусульманском мире от Магриба до Юго-Восточной Азии существовали устойчивые традиции исторической учености; в индуистской Индии существовала древняя письменная, а в субтропической Африке – устная историческая традиция. Даже там, где история не выделилась как жанр, историческое сознание существовало в принятых в культуре литературных формах. Другое дело, что, сталкиваясь с внешне сходными явлениями, надо помнить о том, что политические, экономические и социальные контексты их бытования и развития в разных историографических культурах сильно отличались и могли означать совсем не одно и то же. То есть важно не впасть в другую крайность и не преувеличивать черты сходства, когда мы сталкиваемся с похожими тенденциями.

Таким образом, книга Иггерса и Вана еще раз убеждает читателей в том, что современная историография насыщена множеством мифов. Один миф об Индии как регионе, якобы не имевшем исторической культуры, мы уже приводили. В качестве другого примера можно считать миф о том, что в Китае и даже шире – дальневосточном ареале – существовало только династийное историописание. Между тем, как свидетельствует текст анализируемой книги, это не дает полного представления о разнообразии традиций историописания в имперском Китае, потому что на всем протяжении имперского периода в этой стране постоянно присутствовал и частный интерес к написанию истории. Китайская традиция династийной истории никогда не была жестко закреплена и в феодальной Японии, отчасти потому, что до XVII века Япония вообще не была объединена единой династией.

Еще один миф – об одностороннем влиянии западной историографии на незападный мир вплоть до недавнего времени. Собственно, это влияние и принято называть расхожим термином «вестернизация». Между тем, очевидно, что любой диалог (культур, цивилизаций, историографических традиций и т.д.) – это не система для переливания крови, где возможно только однонаправленное движение. И «Муккадима» (Muqaddimah) Ибн Халдуна в этом смысле является прекрасным примером . Не следует забывать о том, что традиция западного историописания (как и любая историографическая традиция) существует в определенном историко-культурном контексте и не может ни являться нормативной для других культур и цивилизаций, ни рассматриваться в контексте превосходства западной исторической мысли. Впрочем, начиная с 1970-х гг., многие из историографических изменений тесно связаны именно с критикой культурной гегемонии Запада.

Наконец, Запад – это не гомогенный, а чрезвычайно гетерогенный феномен, и, на мой взгляд, попытка Иггерса и Вана показать недостаточность и а порой и некорректность противопоставления Запада другим цивилизациям, является одной из сильных и заслуживающих особого внимания сторон книги. Понятно, что речь идет не о том, чтобы отказаться от признания общих типологических черт западной культуры или возможности рассматривать ее в качестве идеального типа, в том числе и для проведения компаративных исследований. Речь о другом – о недостаточности только такого рода противопоставлений при изучении взаимодействия историографических традиций. Несмотря на наличие общих черт в исторической мысли западных стран присутствует существенная вариативность, а порой и фундаментальные отличия как в проблематике исследований, концептуальном аппарате, так и в методологиях, не говоря уже о своеобразных политическом и интеллектуальном контекстах их бытования, а также определенной асинхронности в проявлении тех или иных историографических феноменов. Так, например, хорошо известно, что в то время когда на Востоке Европы после Второй мировой войны наблюдался постепенный отход от ортодоксального марксизма, в Западной Европе (во Франции, Италии и что особенно любопытно в Великобритании) проявлялась противоположная тенденция: с одной стороны, присутствовало ясное понимание того, что социализм как политическая система потерпел неудачу, и марксизм как философия исчерпал кредит доверия; с другой стороны, существовало убеждение в том, что марксизм поднял важные вопросы, касающиеся исследований по проблемам социальной истории, а следовательно, может быть полезен . Уверена, что любой специалист по истории западной исторической мысли может привести немало подобных примеров, в том числе и внутри западных и восточных историографических традиций. Еще один мало акцентированный аргумент в пользу гетерогенности Запада: мы мало задумываемся о том, сколько западных книг во всех областях знания в XIX в. и даже раньше было переведено на китайский, японский, корейский и, в меньшей степени, на фарси, арабский и турецкий языки, и как мало было переведено на те западные языки, которые не являются основными.

Поэтому, вероятно, пришло время задуматься о том, чтобы начать говорить не о западном влиянии, а именно о западных влияниях . Столь же разнообразной, по-видимому, была и рецепция этих влияний, ибо представление о монолитном Востоке является в рамках этой логики не менее стереотипным и идеологизированным, чем представление о гомогенном Западе. Внутри так называемого Востока существуют существенные различия в религиозной, политической и прочих ориентациях: в Восточной Азии существуют корейская и японская традиции, которые, имея общий исток в лице классической китайской цивилизации, трансформировались, однако, в разную национальную специфику; в самом Китае в различные исторические периоды взаимодействуют конфуцианские, буддистские, даосистские и неоконфуцианские составляющие; в исламском мире этнолингвистические различия существуют между арабами, турками, иранцами и представителями Юго-Восточной Азии, между суннитами и шиитами.

Впрочем, вызов этим стереотипным представлениям уже был брошен в книге антрополога Эрика Вулфа «Европа и люди без истории» , где он, опираясь на методику структурного анализа, показал, что четкое разделение на Запад и Восток, в конечном счете, становится непригодным, потому что культуры являются не «отдельными единицами», а «пучками отношений». Не менее четко эта мысль представлена и в работах современных практиков постколониальной историографии, особенно в «Ориентализме» Эдварда Саида . Саид совершенно справедливо указал на упрощенность представлений, содержащихся в западных, особенно академических трудах, оправданно бросив вызов стереотипным представлениям о Востоке. При этом, однако, закономерно возникает вопрос о том, не представил ли сам Саид слишком упрощенную картину ориенталистских исследований? Он не затронул ни богатых традиций ориенталистских исследований в Германии и Соединенных Штатах, не имевших непосредственных колониальных интересов на Ближнем Востоке, ни вопроса о том, до какой степени подпадают под эту модель ориенталистские исследования во Франции или Великобритании.

Таким образом, постколониальная мысль, вероятно, также содержит в потенциале новый восточный стереотип Запада и в этом смысле идет по западным стопам. Впрочем, это объяснимо, если учесть, что большинство постколониальных историков и социальных теоретиков обучались на Западе или в созданных по западному образцу учебных заведениях и, стало быть, можно размышлять о том, что постколониализм воспроизводит западные точки зрения не в меньшей степени, чем незападные. В качестве типичного примера приведу работу японского историка Оцуку Хисао, в очередной раз повторившего европоцентристский тезис об «отсталости/стагнации» азиатской истории . Сказанное заставляет предположить, что одним из перспективных направлений историографических исследований в незападном мире должно стать изучение не только того, как Запад представляет Восток, но и изучение становления оксидентализма и критическое исследование его культурной репрезентации, с анализом сложных и парадоксальных результатов этого процесса в соответствующих контекстах .

Это, в свою очередь, подводит нас к другому важному вопросу: если по мере глобализации историческая мысль за пределами Запада все больше вестернизировалась и модернизировалась, то каковой была степень этой модернизации, и в какой мере можно говорить о разрывах с прежними традициями или преемственности с ними? Судя по книге Иггерса и Вана, незападная историческая мысль никогда не теряла связи с прежними местными традициями, поэтому, по-видимому, четкого водораздела между современной и традиционной историографией в большинстве регионов мира просто не существует.

Так, например, несмотря на появление новых направлений исторических исследований в Восточной и Юго-Восточной Азии (гендерные исследования, изучение повседневности, социокультурные исследования и т.п.) во всех этих регионах все еще весьма сильна традиция официального историописания, или коллективного историописания под эгидой правительства, что является отличительной чертой историографической практики данного региона. Ярким примером может служить гигантский проект, инициированный не так давно в Китае, по составлению многотомной истории династии Цин, а также вьетнамский проект по написанию стандартного нарратива истории Вьетнама . То же можно наблюдать и в Японии (хотя в основном на уровне префектур или локальном уровне ), и в Корее, где по-прежнему в исторических нарративах на полном серьезе фигурирует миф о Тан Гуне как прародителе корейского народа. Действительно, несмотря на вопиющее несоответствие между датами жизни Тан Гуна, согласно легенде и сохранившимся письменным источникам, которые относят их не далее как к I в. до н.э., корейские историки включают этот миф в свои нарративы по корейской истории. Впрочем, проблематика преемственности и разрывов в историографической практике столь же остро стоит и в западной историографии, которая отнюдь не развивается линейно, как это ранее было принято считать. Полагаю, что это сосуществование «нового» и «старого» вообще является характерной особенностью развития современной историографии и, по всей вероятности, останется таковой и в будущем.

Другой аргумент в пользу этого вывода заключается в том, что, несмотря на явную тенденцию к культивированию научной версии истории, на всем протяжении XIX–XX вв. никакого согласия по поводу природы истории и способа ее написания не было ни на Западе, ни в других ареалах. Напротив, в противовес доминирующим историческим подходам всегда существовали контр-движения. Все это заставляет предположить, что представление о последовательно сменяющихся в каждой стране, регионе и мире в целом исторических образах нуждается в коррекции и замене представлением об их одновременном сосуществовании, множественности существующих прошлых.

Например, ярким примером преемственности, вероятно, может служить живучесть национализма, ставшего неизбывным свойством историографии начиная с нового времени и заставляющего нас вновь обратиться к дискуссии между адептами универсального развития и национального своеобразия. В чем причина подобной живучести? Иггерс и Ван нигде прямо не отвечают на этот вопрос, констатируя только факт присутствия феномена национализма в историографических культурах последних двух столетий. Однако напрашивающийся после прочтения книги ответ заставляет обратиться к факторам, лежащим, на мой взгляд, гораздо глубже чисто политических причин. Национальная компонента исторического сознания везде оказывается тесно связанной с поисками идентичности, с противопоставлением себя «Другому», а следовательно неизбежно стереотипизированной, будь то стереотипы на уровне нации или региона (европоцентризм) . Не отличаются существенным разнообразием и основные проявления националистических проектов разных стран. Помимо уже отмеченных поисков идентичности (сущностных черт нации), они повсеместно сопровождаются проявлениями культурной исключительности, намерением превратить свой народ в нацию (доказав, кстати, при помощи истории длительность и непрерывность ее существования), на основе которой инициируется создание национального государства . И скорее всего в ближайшей перспективе призыв некоторых историков «спасать историю от нации» вряд ли может быть реализован в полной мере.

Однако хотя национальная историография и не сошла полностью с историографической сцены, можно согласиться с Н. З. Дэвис в том, что уже не она определяет «рамки исторического нарратива» . И это возвращает нас к тому, с чего собственно и начинались наши размышления, а именно к особенностям современного глобального историографического анализа. Современное понимание глобальной историографии, конечно, должно подразумевать (а не исключать) наличие множества национальных / локальных вариантов и траекторий их развития, делая упор на их уникальность и разнообразие. Но это понимание должно отличаться от прежних линейных и европоцентристских в своей основе схем, заменяя их живым взаимодействием и комбинацией глобальной, региональной и локальной парадигм сравнительного историографического исследования. Ибо каждая из них не может быть осмыслена без других. Глобальная история историографии явно пересекает национальные, региональные и даже локальные контексты, акцентирует внимание на существовании множества взаимосвязей, взаимообменов, взаимовлияний между сравниваемыми историографическими традициями и культурно-историческими контекстами их бытования. Глобальную историографию не могут не интересовать каналы и посредники такого диалога. Наконец, такая историография не может твориться в дисциплинарных рамках и стремится к интегративной исследовательской программе, ориентированной на максимальное использование междисциплинарных связей, ибо особенности предмета глобальной историографии и формулируемые в его рамках задачи и проблемы в принципе не могут быть осмыслены в дисциплинарных рамках.

Происходящая в последние десятилетия глобализация требует таких подходов, которые принимали бы во внимание основные направления перемен, происходящие в том мире, в котором мы жили и живем, «признания различных темпоральностей и пространств, другими словами, наличия различных взглядов на мир, сохраняющихся несмотря на мощную тенденцию к гомогенизации» . Сегодня еще слишком рано говорить о том, приведут ли различные попытки написать глобальную историографию к существенной трансформации этой дисциплины. Но многое уже указывает на необходимость призыва к новому подходу к историописанию, такому, который выходил бы за пределы устоявшейся дихотомии Запад/не-Запад и зафиксировал перемены в историописании в многополюсной, глобальной перспективе, признавая, что импульсы к появлению этой перспективы поступали из разных источников и разных уголков земного шара .

БИБЛИОГРАФИЯ

• A Place in the World: New Local Historiographies from Africa and South-Asia / Ed. by Axel Harneit-Sievers. Leiden, 2002.
• Ahiska, Meltem. Occidentalism: The Historical Fantasy of the Modern // The South Atlantic Quarterly. Vol. 102. № 2/3. Spring/Summer 2003. P. 351–379.
• Appadurai, Arjun. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minnesota, MN, 1996.
• Bentley, Jerry H. Shapes of World History in Twentieth-Century Scholarship. Washington, DC, 1996.
• Bentley, Jerry H. The New World History // A Companion to Western Historical Thought / Ed. by Lloyd Kramer and Sarah Maza. Maiden, MA, 2002. P. 393–416.
• Bentley, Jerry H. World History // A Global Encyclopedia of Historical Writing / Ed. by Daniel Woolf. New York, 1998. P. 968–970.
• Butterfield, Herbert. Historiography // Dictionary of the History of Ideas. New York, 1973. Vol. 2. P. 464–498.
• Cañizares-Esguerra, Jorge. How to Write the History of the New World: Histories, Epistemologies, and Identities in the Eighteenth-Century Atlantic World. Stanford, 2001.
• Chakrabarty, Dipesh. Provincializing Europe: Postcolonial Thought and Historical Difference. Princeton, NJ, 2000.
• Chen, Xiaomei. Occidentalism: A Theory of Counter-Discourse in Post-Mao China. New York: Oxford, 1995.
• Choueiri, Youssef M. Arab History and the Nation-State: A Study in Modern Arab Historiography 1820-1980. London and New York, 1989.
• Conrad, Sebastian. What Time is Japan? Problems of Comparative (Intercultural) Historiography // History and Theory. 1999. 38:1. P. 67–83.
• Davis, N. Zemon. Disscussant’s comment // Procedings acts: Reports, abstracts and round table introductions // 19th International Congress of historical science, 6-13 August, 200. Oslo 2000. – 464 p.
• Dirlik, Arif. Chinese History and the Question of Orientalism // History and Theory. 1996. 35:4. P. 96–118.
• Dirlik, Arif. Confounding Metaphors, Inventions of the World: What is World History For? // Writing World History, 1800-2000 / Ed. by Benedikt Stuchtey and Eckhardt Fuchs. Oxford, 2003.
• Duri A. A. The Rise of Historical Writing among the Arabs / Ed. and tr. Lawrence I. Conrad. Princeton, NJ, 1983.
• Dworkin, Dennis. Marxism and Historiography // Global Encyclopedia of Historical Writing / Ed. by D. Woolf. 2 vol. New York, 1998. P. 599.
• Eckert, Andreas. Historiography on a Continent without History: Anglophone West Africa, 1880–1940" // Across Cultural Borders: Historiography in Global Perspective / Ed. by Eckhardt Fuchs and Benedikt Stuchtey. Lanham/Boulder, CO, 2002. P. 99–118.
• Elman, Benjamin A. From Philosophy to Philology: Intellectual and Social Aspects of Change in late Imperial China. Los Angeles, CA, 2000.
• Encyclopedia of Historians and Historical Writing / Ed. by Boyd Kelly. London, 1999.
• Findley, Carter Vaughn. An Ottoman Occidentalist in Europe: Ahmed Midhat Meets Madame Gulnar, 1889 // American Historical Review. 1998. 103:1 (December). P. 15-49.
• Fleming K. E. Orientalism, the Balkans, and Balkan Historiography // American Historical Review. 2000. 105:4 (October). P. 1218-1233.
• Fueter, Eduard. Geschichte der Neuren Historiographie. Leipzig, 1911.
• Gates, Warren E. The Spread of Ibn Khaldun"s Ideas on Climate and Culture // Journal of the History of Ideas. 1967. 28:3 (July-September). P. 415-422.
• General History of Africa. London, 1978-2000.
• Gershoni, Israel. Middle East Historiographies: Narrating the Twentieth Century // Ed. by Amy Singer and Y. Hakan Erdem. Seattle, IL, 2006.
• Globalization in World History / Ed. by Hopkins, Anthony G. London, 2002.
• Gooch, George Peabody. History and Historians in the Nineteenth Century. London, 1913.
• Historians of China and Japan / Ed. by W. G. Beasley and E. G. Pulleyblank. Oxford, 1961.
• Historical Thinking in South Asia: A Handbook of Sources from Colonial Times to the Present / Ed. by Michael Gottlob. Oxford, 2003.
• Hopkins, Anthony G. The History of Globalization – and the Globalization of History? // Globalization in World History / Ed. by Hopkins. London, 2002. P. 11–46.
• Iggers, Georg J., Wang, Q. Edward with contributions from Supriya Mukherjee. A Global History of Modern Historiography. Longman, 2008.
• Lexikon Geschichtswissenschaft / Ed. by Stefan Jordan. Stuttgart, 2002.
• Luo, Bingliang. 18 shiji Zhongguo shixue de Шип chengjiu (Теоретические успехи китайской историографии в XVIII веке). Beijing, 2000.
• Making Sense of Global History / Ed. By Solvi Sogner. Oslo, 2001.
• Malik, Jamal. Mystik: 18. Jahrhundert // Die muslimische Sicht (13. bis 18. Jahrhundert) / Ed. by Stephan Conermann. Frankfurt am Main, 2002. P. 293–350.
• Manning, Patrick. Navigating World History: Historians Create a Global Past. N.Y., 2003.
• Masaki, Hirota. Pandora no hako: minshū shisōshi kenkyū no kadai (Ящик Пандоры: Вопросы в исследовании истории общественного менталитета) // Nashonaru. Hisutori o manabi suteru (Забытая национальная история) / Ed. by Sakai Naoki. Tokyo, 2006. P. 3–92.
• Masayuki, Sato. The Two Historiographical Cultures in Twentieth-century Japan // Assessment of Twentieth-century Historiography. Professionalism, Methodologies, Writings / Ed. by Torstendahl R. Stockholm, 2000. P. 33–42.
• McNeill, William H. The Rise of the West: A History of the Human Community. 1963.
• Miller, Joseph C. History and Africa / Africa and History // American Historical Review. 1999. 104. P. 1–32.
• Nandy, Ashis. History"s Forgotten Doubles // History and Theory. 1995. 34. P. 44.
• O"Brien, Patrick. Historiographical Traditions and Modern Imperatives for the Restoration of Global History // Journal of Global History. 2006. 1:1. P. 3–39.
• Pelley, Patricia M. Postcolonial Vietnam: New Histories of the National Past. Durham, NC, 2002.
• Rao V. N., Schulman David and Subrahmanyam Sanjay. Textures in Time: Writing History in South Africa. 1600–1800. N.Y., 2003.
• Robinson, Chase F. Islamic Historiography. Cambridge, 2003.
• Rosenthal, Franz. A History of Muslim Historiography. Leiden, 1968.
• Sachsenmaier, Dominic. Global History and Critiques of Western Perspectives // Comparative Education. Vol. 42. No. 3. August 2006. P. 451–470.
• Sachsenmaier, Dominic. Global History: Global Debates // Geschichte Transnational. 2004. 3:3.
• Said, Edward. Orientalism. New York, 1978.
• Tanaka, Stefan. Japan"s Orient: Rendering Pasts into History. Berkeley, CA, 1993.
• Tavakoli-Targhi, Mohamad. Refashioning Iran: Orientalism, Occidentalism and Historiography. Basingstoke, 2001.
• The Cambridge History of Latin America. Vol. 11. Bibliographical Essays / Ed. by Leslie Bethell. Cambridge, 1995.
• Völkel, Markus. Gescbichtsschreibung: Fine Einfubrung in globaler Perspektive. Koln, 2006.
• Wang Q. Edward. The Rise of Modern Historical Consciousness: A Cross-Cultural Comparison of Eighteenth-Century East Asia and Europe // Journal of Ecumenical Studies. XL:l-2 (Winter-Spring, 2003). P. 74–95.
• White, Hayden. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe. Baltimore, MD, 1973.
• Wilgus A. Curtis. The Historiography of Latin America: A Guide to Historical Writing, 1500–1800. Metuchen, NJ, 1975.
• Wolf, Eric. Europe and the People without History. Berkeley, CA, 1982.
• Woolf, Daniel. Historiography // New Dictionary of the History of Ideas. Farmington Hills, MI, 2005. Vol. 1. xxxv-lxxxviii.
• World Historians and their Critics / Ed. by Philip Pomper, Richard H. Elphick and Richard T. Vann. Middletown, CT, 1995.
• World History: Ideologies, Structures, and Identities / Ed. by Pomper Philip, Elphick Richard H. and Vann Richard T. Maiden, MA, 1998.
• Вжозек В. Историография как носитель национально националистической идеи // Теории и методы исторической науки: шаг в XXI век: Материалы международной научной конференции. М.: ИВИ РАН, 2008. С. 189–191.
• Интервью с Хейденом Уайтом // Диалог со временем. № 14. М.: URRS, 2005. С. 335–346.
• Касьянов Г. В. Национальный нарратив: канон и его соперники: постсоветское пространство, 1990–2000 годы // Теории и методы исторической науки: шаг в XXI век: Материалы международной научной конференции. М.: ИВИ РАН, 2008. С. 195–196.
• Посохов С. И. Многоликая историография: образы историографии как научной и учебной дисциплины // Теории и методы исторической науки: шаг в XXI век: Материалы международной научной конференции. М.: ИВИ РАН, 2008. С. 243–245.
• Репина Л. П. Всемирная история как история глобальная // Теории и методы исторической науки: шаг в XXI век: Материалы международной научной конференции. М.: ИВИ РАН, 2008. С. 177–179.

Сидорова Т. Н. Историография как интеллектуальная история: проблемы междисциплинарности и контекста // Историческая наука сегодня. М., 2011. С. 593–601.

Почему возникает необходимость в развитии глобальной истории - в отличие от истории локальной, истории отдельных стран, регионов, цивилизаций и, наконец, в отличие от истории всемирной или всеобщей, которая, казалось бы, объемлет все? В чем специфика глобальной истории по сравнению с указанными выше историями? Эти закономерно возникающие вопросы тесно взаимосвязаны и нуждаются в том, чтобы осветить их в первую очередь.

Начнем с локальных историй - историй отдельных мест, городов (например, истории Москвы или Лондона), отдельных государств (например, истории России или Франции), отдельных регионов (например, истории Юго–Восточной Азии или Центральной Европы), отдельных цивилизаций (например, истории Древней Греции или Западной Европы) и даже целой группы цивилизаций (например, истории Востока). Несмотря на сильно различающийся масштаб, всем этим историям присущи некоторые общие ограничения, вытекающие из их локальности. Во–первых, это ограничение пространственно–географическое: здесь рассматривается история определенной ограниченной территории земной поверхности, а то у просто отдельной ее точки, Во–вторых, это ограничение временное: история города, государства, одной из цивилизаций или их группы по своей временной продолжительности несоизмеримо меньше не только истории человечества в целом, но и истории цивилизованного мира. Данная страна или цивилизация либо возникли гораздо позже первых цивилизаций (таковы не только все современные государства и цивилизации, но и кажущиеся для нас «древними» древнегреческая или древнеримская цивилизации), либо же они давно прекратили свое существование и, следовательно, также сильно ограничены во времени (Древний Египет или древнейшие цивилизации Междуречья).

Но дело не только в самих этих ограничениях как таковых. Проблема состоит в том, что историю любого города, любой страны или цивилизации нельзя понять без ее связи с историями других городов, других стран и цивилизаций, которые влияют друг на друга и являются взаимозависимыми. Так, историю России нельзя понять без знания истории Западной Европы, Арабского халифата. Золотой Орды, Османской империи, Ирана, Китая, Индии и т.п. Так же обстоит дело и с временной протяженностью: историю США нельзя понять без знания истории Западной Европы, историю Западной Европы невозможно постичь без учета истории Древнего Рима и Древней Греции, ту, в свою очередь, - без знания истории древней Персии, Древнего Египта, Междуречья и т.п. Тот факт, что история США сплошь и рядом изучается без знания истории Западной Европы и вне всякой связи с ней, а история Древней Греции - без знания истории Персии, Древнего Египта и др., говорит лишь о качестве такого «изучения» и ни о чем больше. История - это ткань, из которой мы пытаемся вытянуть отдельные нитки, не понимая, что все нити взаимосвязаны и тесно переплетены, что само «выдергивание» нитки неизбежно ведет к ее деформациям и обрывам. Именно так изучают историю в школах и университетах. Нужно ли удивляться, что такая история сплошь и рядом непонятна, скучна и мало что дает человеку не только в духовном, но даже и в практическом плане? Такая история действительно слишком часто учит лишь тому, что она ничему нас не учит.

Чрезмерно узкая специализация в исторической науке нередко приводит к тому, что теряется сам смысл изучения истории. Бесконечное накопление отдельных исторических фактов превращается в самоцель; при этом длительные споры ведутся по поводу отдельных фактов и фактиков, по поводу уточнения отдельных дат и мест, где происходили те или иные события. Уточнение необходимо, но оно совершенно недостаточно и часто не принципиально для общей трактовки исторических процессов. К тому же оно никак не спасает от набегов на историю отдельных представителей естественных наук, обладающих ярко выраженным антиисторическим мышлением и стремящихся под видом «уточнения» разрушить историю как таковую. В этом плане справедливой остается констатация современного австралийского историка Д. Кристиана, попытавшегося обосновать необходимость Универсальной истории: «Увы, историки так поглощены исследованием деталей, что они стали пренебрегать масштабным видением прошлого. Действительно, многие историки, веря, что в конечном счете факты скажут все сами за себя (лишь только их будет накоплено достаточное количество), намеренно отказываются от обобщений и забывают, что любые факты говорят только «голосом» исследователя. Результат такого одностороннего подхода - дисциплина, несущая большое количество информации, но с фрагментарным, узким видением своего исследовательского поля. Не удивительно, что становится все труднее и труднее объяснить тем, кого мы учим, и тем, для кого пишем, зачем им вообще нужно изучать историю» [Кристиан, 2001, с. 137 - 138].

Казалось бы, всемирная история лишена этих недостатков, ведь она охватывает и соединяет (или пытается охватить) все страны и цивилизации, все эпохи и периоды, начиная с возникновения самого человека. Но, увы, делает это существующая всемирная история совершенно неудовлетворительно. По сути дела, всемирная история - это прежде всего простая сумма историй отдельных государств, регионов и цивилизаций, и потому действительных связей между подобными отдельными историями, как правило, нет или они очень неполны. Да, в начале или в конце некоторых разделов существующих монографий и учебников по всемирной истории даются краткие вводные параграфы, написанные либо с точки зрения теории общественно–экономических формаций, либо в духе цивилизационного подхода, либо еще как–то. Но эти «обобщающие» параграфы почти ничего не дают и почти ничего не спасают, они существуют сами по себе, а главы, посвященные отдельным странам или отдельным регионам – сами по себе. Попытки же «переписать» истории отдельных стран в духе, например, формационной теории часто ведут к искажению истории: на первый план совершенно неоправданно выходят, например, восстания и революции, а «эксплуатируемые» непрерывно страдают от нестерпимой эксплуатации. Впрочем попытки переписать всемирную историю в духе «европоцентризма» или «китаецентризма», «западоцентризма» или «востокоцентризма» в итоге искажают историю ничуть не меньше.

Коренной недостаток существующей всемирной истории состоит в том, что в ней никак не отражено реальное, действительное единство человеческой истории, теснейшая взаимосвязь всех ее ветвей и подразделений. Единая история искусственно, ради «удобства изучения» (каково это удобство, можно судить по тому характерному факту, что ни один историк не знает всемирной истории, потому что знать ее невозможно в принципе), делится на о сдельные, изолированные друг от друга истории. А потом из этих отдельных историй, как из кирпичей, хотят сложить единую живую историю. Но получается не живой организм, а только труп или скелет. Естественное человеческое стремление состоит в том, чтобы увидеть и почувствовать связь времен, связь эпох и цивилизаций; но вместо того, чтобы помочь в этом стремлении, узкие специалисты – историки утверждают, что такие связи исторической науке не известны. И действительно, узкие специалисты настолько «закапываются» в мельчайших деталях отдельных исторических событий, что в принципе перестают видеть историческое развитие целом, отрицая его единство и целостность. Однако «связь времен» необратимо распалась в головах узких, односторонних специалистов, а не в действительной непрерывной истории, в которой настоящее вытекает из прошлого, а будущее - из настоящего. На самом деле терпит фиаско рассечение единой живой истории на отдельные, изолированные, замкнутые в своей уникальности «события» и «факты». Разумеется, охватить единство истории нашему ограниченному познанию чрезвычайно трудно. Дело дошло до того, что очевидное единство человеческой истории приходится доказывать. Выдающийся немецкий философ Карл Ясперс, занимавшийся этой проблемой, указывал на следующие очевидные его предпосылки:

«Это единство находит свою опору в замкнутости нашей планеты, которая в качестве пространства и почвы едина и доступна нашему господству, затем в определенности хронологии единого времени, пусть она и абстрактна, наконец, в общем происхождении людей, которые относятся к одному роду и посредством этого биологического факта указывают нам общность своих корней… Существенная основа единства состоит в том, что люди встречаются в едином духе всеобщей способности понимания. Люди обретают друг друга во всеобъемлющем духе, который полностью не открывает себя никому, но вбирает в себя всех. С наибольшей очевидностью единство находит свое выражение в вере в единого Бога» [Ясперс, 1994, с. 207].

Современный американский историк Дж. Бентли, говоря о роли межкультурных и межцивилизационных взаимодействий для периодизации глобальной истории, отмечает: «Начиная с отдаленных времен до наших дней межкультурные взаимодействия имели важные политические, социальные, экономические и культурные последствия для всех участвующих народов. Таким образом, становится понятным, что процессы межкультурного взаимодействия могли бы иметь некоторое значение для задач распознания исторических периодов с глобальной точки зрения… Исследователи все более осознают, что история является продуктом взаимодействий, вовлекающих все народы мира. Фокусируя внимание на процессах межкультурного взаимодействия, историки могли бы легче распознавать паттерны непрерывности и изменения, отражающие опыт многих народов, вместо того чтобы навязывать всем периодизацию, выведенную из опыта немногих привилегированных народов» [Бентли, 2001, с. 172 - 173].

Глобальная история непосредственно исходит из единства исторического процесса которое обусловлено тем, что этот процесс происходит на Земле с ее определенными природными условиями и в определенном смысле является продолжением развития единой биосферы. Глобальная история - это единая, но многообразная история. Она не является ни простой суммой историй отдельных этносов, народов, наций, ни тем абстрактно общим, что есть во всех этих историях. Скорее глобальная история является тесным переплетением, взаимодействием различных, разошедшихся, дифференцированных линий, нитей развития человеческого рода, - подобно тому, как ткань является переплетением отдельных нитей, но представляет собой нечто принципиально новое по сравнению с их механической совокупностью.

Глобальная история не измеряет все народы, государства, цивилизации одной или несколькими мерками, не исходит из того, что общество, существующее в одной стране, является будущим или прошлым для общества, существующего в другой стране или другом регионе, как это вольно или невольно утверждали многочисленные теории «единого для всех прогресса», разновидностями которых являются теория индустриального и постиндустриального общества, теория стадий роста, советский марксизм–ленинизм и т.п. В отличие от этих до сих пор широко распространенных и неизбежно идеологизированных теорий, глобальная история рассматривает сложное, многообразное, противоречивое единство различных обществ, государств, цивилизаций как живое, не поддающееся ранжированию, выстраиванию в ряды по степени «развитости» и «прогрессивности» целое. Ибо развитие в одном направлении неизбежно сопровождается деградацией в другом, прогресс неразрывно связан с регрессом, а приобретение одного ведет к утрате другого. Как это ни грустно, "в истории также существуют своеобразные «законы сохранения»: приобретение нового покупается ценой потери прежнего. С этим связано бесконечное многообразие форм жизни, многообразие культур, которое демонстрирует история человечества, и возможно, что именно такое многообразие, рассматриваемое как целое, только и способно восстанавливать целостность человека.

Еще одна важная предпосылка формирования области исторического знания, о которой идет речь, состоит в перманентно присущей истории человечества на всем ее протяжении глобальности. Уже само формирование человечества, которое, согласно современным теориям, скорее всего произошло в одном определенном регионе, предполагает исходное единство и взаимодействие в человеческой истории глобальности и локальности: человечество, возникшее в одном регионе, т.е. локально, оказалось способным заселить всю планету, превратиться в глобальное сообщество. Р. Любберс указывал в этой связи, что первые homo sapience по образу своей жизни были кочевниками, преодолевавшими значительные расстояния, что делало присутствие человека на Земле глобальным; в более поздние эпохи индейские племена двигались от Монголии до Северной Америки, а история об Иисусе в начале нашей эры обошла весь мир . Самое интересное, что, хотя освоение планеты человеком происходило постепенно, уже в очень древние эпохи глобальные процессы исторических изменений охватывали огромные территории, которые составляли тогдашний мир человека, его Ойкумену. Таким глобальным процессом была, например, неолитическая революция, территориальные границы которой невозможно точно определить. Древнейшие из известных нам цивилизаций имеют между собой немало общего, и возникли они примерно в одну эпоху (IV–III тыс. до н. э.). Если учесть, что история человека современного типа насчитывает не менее 40–50 тыс. лет, такое близкое по времени формирование древних цивилизаций вряд ли можно счесть случайным; скорее это следствие глобальных природных, прежде всего климатических процессов - в частности, климатического оптимума голоцена, когда, например, на Средне–Китайской равнине господствовал теплый влажный климат, а ее флора и фауна соответствовали флоре и фауне субтропиков и тропиков [Кульпин, 1999, с. 256].

Глобальные изменения и сдвиги, связанные с воздействием природных или социально–исторических факторов, присутствуют 1 и в более поздние эпохи. Среди этих сдвигов, имевших не только локальное, но и глобальное значение, можно упомянуть, например, события и достижения «осевого времени» К.Ясперса, великое:, переселение народов в начале новой эры. Великие географические открытия XV - XVI вв., образование торгово–колониальных империй в XVII - XVIII вв., современную глобализацию, связанную с распространением новых информационных технологий и средств связи. Об этих и других сдвигах, имевших глобальное значение, речь будет идти ниже. В то же время усиление глобальности в мировой истории не является монотонным процессом, история становится то более глобальной, то более локальной и дифференцированной. Однако, несмотря на то, что в истории наблюдается характерное и весьма значимое чередование периодов относительного усиления и относительного ослабления глобальности, сама глобальность представляет собой неотъемлемую сторону, необходимый аспект человеческой истории, присутствующий с самого ее начала. И это является предпосылкой формирования глобальной истории как области исторического и философского знания.

Глобальная история дает возможность преодолеть ограниченность «европоцентризма» и «западоцентризма» (впрочем, как и «росси–ецентризма» или «востокоцентризма») в трактовке прошлого и настоящего. Эта ограниченность весьма опасна, поскольку она, например, представляет современную «американоцентричную» модель глобализации со всеми ее диспропорциями и уродливыми односторонностя–ми как единственно возможную. Западная историческая наука, как и другие социальные науки на Западе, немало потрудились над тем, чтобы абсолютизировать реально существующие, но отнюдь не исключительные особенности развития Европы и Запада. Справедливо критикуя эту абсолютизацию, канадский историк А.Г. Франк, в частности, отмечает: «Ведь европейцы просто превратили свою историю в «миф», а на самом деле она развивалась при большой поддержке других стран. Европе никогда ничего не давалось легко, а если и давалось, то наименьшую роль здесь играла ее пресловутая «исключительность». И уж конечно, Европа вовсе не «создавала мир вокруг себя». Скорее, наоборот - она присоединилась к мировой экономике, в которой доминировала Азия, и европейцы долго стремились достичь ее уровня развития, а потом «взобрались на плечи» азийской экономике. Вот почему даже такие европейцы, как Лейбниц, Вольтер, Квесни и Адам Смит, считали Азию центром мировой экономики и цивилизации» [Франк, 2002, с. 192–193]. Только подлинно глобальное видение исторического развития способно воссоздавать адекватную и целостную картину прошлого будущего, тем самым предохраняя нас от национализма, шовинизма, самолюбования, которые уже не раз приводили народы и цивилизация к катастрофам.

Итак, необходимость глобальной истории вытекает прежде всего из потребности преодолеть пространственные, временные и другие (например, схематически–идеологические) ограничения, присущие всем локальным историям и в значительной мере характерные для истории всемирной. При этом, разумеется, глобальная история не отрицает и не игнорирует все локальные истории, а базируется на них и интегрирует разделенные области исторического знания. Глобальность - это важная и неотъемлемая сторона исторического развития, которая наиболее очевидна в современную эпоху, но которая в иных формах существовала и прежде, вплоть до самих истоков человеческой истории. Важны, однако, не столько сами эти выводы, очевидные для непредвзятого, незашоренного сознания, сколько их эвристическое значение; существенным является то новое, что можно увидеть, основываясь на идеях и методах глобальной истории, то, что не замечают или игнорируют существующие истории. Одним из важнейших явлений для глобальной истории, о котором. историки, как правило, не говорят или говорят только вскользь, является синхронизация исторических событий и процессов, их согласованность во времени и в пространстве.

Проблема синхронизации процессов и событий является одной из ключевых для глобальной истории. Синхронизация - временная упорядоченность, согласованность процессов и событий, локализованных в разных местах, - имеет принципиальное значение для понимания глобальных процессов, поскольку в этой синхронизации проявляется единство, присущее историческому развитию, и поскольку она задает саму структуру глобальной истории. Синхронизация означает наличие разнообразных (явных или, неявных) связей и взаимодействий между различными, в том числе весьма отдаленными друг от друга частями мира. Кроме того, синхронизация событий и процессов в разных точках пространства является необходимым условием возникновения волн изменений в социуме или Мегасоциуме; собственно говоря, любая волна представляет собой согласованное движение или изменение определенных параметров среды в разных ее точках. Поэтому анализ различных проявлений синхронизации в истории играет важную роль в выявлении механизмов глобализации и глобального исторического развития. Рассмотрим некоторые наблюдения над синхронизацией процессов общественного развития, принадлежащие крупным мыслителям и ученым, которые подходили к ее анализу с разных позиций и точек зрения. Такое рассмотрение, помимо прочего, поможет выявить разные стороны сложного феномена синхронизации.

Об отдельных проявлениях синхронизации исторических событий, явлений и процессов писали многие авторы, в том числе профессиональные историки, изучающие определенные периоды и области истории. Так, видный английский историк Х.Тревор–Роупер в своей статье «Всеобщий кризис XVII века» указывал на ряд синхронных революций XVII в., включавший Английскую революцию (1642–1649 гг.), Фронду во Франции (1648–1653 гг.), так называемый «дворцовый переворот» в Нидерландах, восстания в Кастилии и Андалузии (1640 г.), восстание в Португалии, приведшее к отделению Португалии от Испании (1640 г.), восстание Мазаньелло в Неаполе (1647 г.). Причину «всеобщей революции» XVII века Тревор–Роупер видел в кризисе отношений между обществом и государством, возникшем вследствие непомерного роста расходов на содержание постоянно расширявшегося бюрократического аппарата и усиления централизации. Ниже, в главе 4, мы попытаемся показать, что причины, названные Тревор–Роупером, носят ограниченный характер, поскольку вне поля его зрения остались еще некоторые важные кризисы, восстания и революции, протекавшие в это же время в иных регионах, например в Китае. Однако синхронизацию событий и процессов, связанных с кризисом прежних централизованных монархий, Тревор–Роупер подметил точно. Российский историк Л.П. Репнина, несколько расширив временные рамки синхронизированных процессов, отмеченных Тревор–Роупером, писала в этой связи: «Столетие с середины XVI до середины XVII в. можно с полным правом назвать веком общественно–политических катаклизмов. Перевороты, мятежи, восстания, революции потрясали одну европейскую страну за другой, а многие - одновременно. Некоторые из них - революция в Англии, Фронда во Франции, восстания в Португалии, Каталонии, Неаполе, государственный переворот в Нидерландах - так и именуются «синхронными революциями XVII века»… «Синхронные революции XVII века» стали одной из центральных проблем мировой историографии позднее, на том ее этапе, когда наметился коренной поворот в подходе к традиционным темам политической истории, выразившийся в формировании целостного взгляда на явления исторической действительности, в осознании глубинных причин и долговременных предпосылок исторических событий» [Репнина, 1994, с. 282 - 283].

Некоторые авторы достаточно широко используемых историками синхронистических таблиц также иногда обращали внимание на удивительную синхронность многих процессов и событий, протекавших в совершенно различных государствах, регионах, цивилизациях: сам процесс составления этих таблиц наталкивает на мысль о синхронизации как важной стороне истории. Так, автор таблиц «История двух тысячелетий в датах» А. Овсянников отмечал: «Возможность такой синхронизации может дать немало материала для сопоставлений, проникновения в суть переживаемых событий. Когда мы смотрим на историю как на совокупность мировых процессов, нам яснее историческая логика. Например, кровавые события в годы правления Ивана IV происходили в ту же эпоху, что и Варфоломеевская ночь во Франции, а со своими ближайшими родственниками российский царь расправлялся так же, как и его британский современник Генрих VIII. И таких аналогий множество, достаточно лишь заняться сопоставлениями» [Овсянников, 1996, с. 7]. Здесь обращает на себя внимание важная и весьма глубокая мысль о проникновении через синхронизацию в суть рассматриваемых событий, о понимании с ее помощью логики истории. К сожалению, автор не развивает эту мысль, а ограничивается отдельным примером и указанием на множество подобных аналогий в мировой истории.

Вместе с тем лишь немногие, наиболее крупные историки и философы не просто указывали на очевидные проявления синхронизации в мировой истории, но и пытались понять ее смысл и значение. К их числу принадлежат два очень разных русских мыслителя XIX века - Владимир Сергеевич Соловьев и Николай Яковлевич Данилевский, разрабатывавшие принципиально различные, во многом противоположные подходы к пониманию человека и истории. Оба они обратили внимание на важную роль синхронизации в развитии общества. Представляется, что один этот факт указывает на важное значение синхронизации в истории, поскольку показывает, как противоположные подходы выводят на одно и то же явление. Владимир Соловьев именно в полемике со взглядами Н.Я. Данилевского писал следующее: «Все эти части (человеческого рода. - 5.77.) в настоящее время, несмотря на вражду национальную, религиозную и сословную, живут одной общей жизнью в силу той фактической неустранимой связи, которая выражается, во–первых, в шании их друг о друге, какого не было в древности и в средние иска; во–вторых, в непрерывных сношениях политических, научных, торговых и, наконец, в том невольном экономическом взаимодействии, благодаря которому какой–нибудь промышленный кризис в Соединенных Штатах немедленно отражается в Манчестере и Калькутте, в Москве и Египте» [Соловьев, 1988, с. 410-411].

В этом отрывке Соловьев называет три фактора, а точнее, три проявления единой связи, которая приводит к синхронизации исторического развития: 1) знание различных стран и цивилизаций друг о друге; 2) непрерывные политические, культурные и иные отношения между ними и 3) экономическое взаимодействие в рамках единого мирового рынка. Первый фактор, согласно Соловьеву, в современную эпоху действует гораздо сильнее, чем в древности и в средние века, хотя, добавим мы, в ослабленном виде он действовал всегда, на протяжении всей человеческой истории. Второй фактор оказывал заметное воздействие во все эпохи, хотя формы культурных и политических контактов могли меняться. Что касается третьего фактора, то он также действовал всегда, хотя и в более ограниченном виде, через множество локальных и региональных рынков, связанных между собой. По сути дела, анализ Соловьева сохраняет свое значение до сих пор, несмотря на все усложнение экономической и политической жизни, на резкое усиление обмена информацией и т.п.

Но этого мало. Концепция всеединства, разработанная Владимиром Соловьевым, прямо ориентирует на поиск дополнительных, в том числе «слабых» связей и взаимодействий, которые в итоге приводят к целостному, синхронизированному развитию. Дело в том, что исследователю, пытающемуся проникнуть в тайны таких сверхсложных эволюционирующих систем, как человек, общество, биосфера, Космос, наиболее доступны непосредственные «сильные» взаимодействия элементов и структур этих систем, описываемые, как правило, в терминах причинно–следственных связей. «Слабые» же, опосредованные взаимодействия чаще всего остаются скрытыми от взора исследователя, несмотря на то что они играют огромную, иногда решающую роль в поддержании динамической целостности системы. В результате этого понимание генезиса и развития сложных органических систем остается неполным, формальным, скользящим по поверхности явлений. Принцип всеединства, огромное эвристическое значение которого понял Вл. Соловьев, как раз и призван восполнить эту принципиальную неполноту непосредственно наблюдаемых связей, в том числе за счет поиска взаимодействий между пространственно разделенными процессами, событиями, явлениями, которые, на первый взгляд, кажутся отдельными, изолированными друг от друга. Ниже будут приведены примеры такого рода взаимодействий, которые характеризуют связи между пространственно разделенными процессами.

В отличие от Вл. Соловьева, развивавшего великую и до сих пор не оцененную по достоинству философию всеединства, Н.Я. Данилевский, исходил из существования принципиальных различий между «культурно–историческими типами», характерными для развития человечества, и тем самым ставил под сомнение само существование единой человеческой истории. Тем не менее, будучи крупным и оригинальным мыслителем, он не мог пройти мимо важной роли синхронизации в истории. В своей книге «Россия и Европа» он писал следующее: «Совершенно к таким же заключениям ведет синхронизм многих исторических событий, синхронизм, без которого эти события сами по себе потеряли бы большую часть своего значения. Возьмем самый известный пример. Открытие книгопечатания, взятие Константинополя турками и открытие Америки, почти одновременно случившиеся, внесли в своем совокупном влиянии такую важность, что она была сочтена достаточною для разграничения великих отделов жизни человечества… Но самую значительную долю силы и значения придает этим событиям именно их совокупность, их воздействие друг на друга, в несчетное число раз усилившее влияние каждого из них на развитие просвещения, на расширение деятельности европейских народов… Конечно, каждому из этих трех событий, положивших начало новому повороту в жизни Европы, можно найти весьма удовлетворительное объяснение. Но чем объяснить их современность, которая, собственно, и составляет главное условие их образовательной силы? Где лежит тот общий корень, коего следствиями были бы не только изобретение книгопечатания, взятие Константинополя и открытие Америки, но в котором заключалась бы и та мера толчка, сообщенного историческому движению, вследствие которого явления, принадлежащие к столь различным категориям, достигли бы своего осуществления в один и тот же исторический момент?.. Где та сила, которая привела алтайских дикарей на берега Босфора как раз в то самое время, когда пытливость немецких изобретателей отыскала тайну сопоставления подвижных букв, и когда соперничество между Испаниею и Португалией в морских предприятиях доставило благосклонный прием смелой мысли генуэзского моряка? Причины синхронистической связи столь разнородных событий нельзя, конечно, надеяться отыскать ближе, чем в самом том плане миродержавного Промысла, по которому развивается историческая жизнь человечества» [Данилевский, 1995, с. 262 - 263].

Заметим, что Данилевский справедливо не удовлетворяется обычными в таких случаях попытками объяснить многочисленные явления «синхронизма» случайным стечением обстоятельств; по его мнению, необходимо искать гораздо более глубокие корни «синхронистической связи». Более того, Данилевский указывает на «синхронизм» как на важный принцип, действующий и в природе, и в истории. К сожалению, эта важная, принципиальная идея Данилевского, в отличие от его теории «культурно–исторических» типов, осталась без внимания. Ее не поняли и проигнорировали и его последователи, и его оппоненты; тем самым важный вопрос о причинах и значении синхронизации событий для реализации всемирно–исторических сдвигов остался без ответа. Было фактически проигнорировано и его важное наблюдение о взаимном воздействии более или менее одновременных событий, во много раз усиливающем влияние каждого из них.

Уже в XX веке на принципиально важное значение синхронизации различных событий и процессов для исторического развития в целом обратили внимание два крупных европейских мыслителя - французский историк Ф. Бродель и немецкий философ К. Ясперс. Бродель не только указал на синхронизацию экономических, политических и социальных процессов, протекающих в различных частях земного шара, но и попытался определить структуры и механизмы, лежащие в основе этой синхронизации. В своей книге «Время мира. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII вв.» он констатировал удивительную согласованность колебаний цен на определенные товары, существовавшую в данную эпоху в различных, в том числе весьма удаленных, уголках мира: «То, что колебалось под воздействием цен, это были на самом деле предварительно сложившиеся сети, образовавшие, на мой взгляд, по преимуществу вибрирующие поверхности, структуры цен» [Бродель, 1992, с. 79]. Гипотеза Броделя по сути означает, что мировая рыночная система и мировое сообщество в целом в каждый момент своего существования и развития представляют собой активную среду, в которой распространяются волны изменения цен, потребностей, жизненных стандартов и т.п., а также волны технологических, социальных, политических и культурных сдвигов, изменений. Эту активную среду можно рассматривать также как единую сеть огромной протяженности (нынешний Интернет является лишь одним из поздних проявлений этой гораздо более древней сети). Подобная гипотеза представляется весьма плодотворной, способной объяснить удивительную синхронизацию и согласованность процессов и событий в самых разных точках мира (при всей их разнонаправленности и включенности в различный исторический, социокультурный контекст). В этой связи вся глобальная история представляется не чем иным, как проявлением взаимосвязанности, взаимовлияния и синхронизации процессов, протекающих в разных частях мира.

В другой своей работе «Динамика капитализма» Бродель подчеркивал значение синхронизации развития обществ с различной культурой и общественным строем на само возникновение и существование капитализма и европейской мир–экономики: «Короче, европейский мир–экономика в 1650 году являет собой соединение, в котором сосуществуют самые различные общества - от уже капиталистического в Голландии до крепостнических и рабовладельческих, стоящих на самой низшей ступени лестницы общественного прогресса. Эта одновременность, синхронность ставит уже, казалось бы, решенные проблемы. Действительно, само существование капитализма зависит от этого закономерного расслоения мира: внешние зоны питают промежуточные и, особенно, центральную. Да и что такое центр, если не вершина, если не капиталистическая суперструктура всей конструкции?.. Это положение объясняет ход истории иначе, чем привычная последовательная схема: рабовладение, феодализм, капитализм. Оно выдвигает во главу угла одновременность, синхронность - категории со слишком яркой спецификой, чтобы их действие оставалось без последствия» [Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск, 1993, с. 97–98]. Здесь Бродель выявляет и подчеркивает роль гетерогенности и одновременно структурированности, упорядоченности той активной среды, в которой распространяются волны исторических изменений. Мир предстает единым, но чрезвычайно разнообразным, сложно организованным; все его части воспринимают импульсы, идущие из «центра» или «периферии», но воспринимают по–своему, не стирая и не уменьшая своих различий. Подобная картина характерна для всей мировой истории на всем ее протяжении.

Ярким примером анализа синхронизации в истории является концепция «осевого времени» К. Ясперса. Очевидно, что само понятие «осевого времени» в том виде, как оно сформулировано Ясперсом, предполагает наличие синхронности множества исторических событий, относящихся к разным народам и разным цивилизациям. Ясперс отмечает наиболее важные и сходные по смыслу и значению события и процессы в духовной сфере, почти одновременно происходившие в Китае, Индии, Иране, Палестине, Греции. Оценивая значение этих сдвигов, Ясперс писал: «В эту эпоху были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей. Во всех направлениях совершался переход к универсальности» [Ясперс, 1994, с. 33].

Рассматривая различные гипотезы, пытающиеся объяснить эту удивительную синхронность, одновременность сдвигов в разных цивилизационных центрах, Ясперс констатирует, что ни одна из них в отдельности не может быть признана удовлетворительной. Спустя полвека, прошедшие после выхода работы Ясперса, можно полагать, что лишь целый ряд более или менее взаимосвязанных факторов, среди которых, по–видимому, важную роль играли распространение железных орудий и связанная с этим технологическая революция, климатические изменения (похолодание «железного века»), перемещения «варварских» народов на периферии - могут пролить свет на загадку «осевого времени». Однако тайна синхронности важных сдвигов «осевого времени» остается сложной и запутанной, если не принимать во внимание действие принципа синхронизации, работающего в истории: «Никто не может полностью понять, что здесь произошло, как возникла ось мировой истории. Нам надлежит очертить контуры этого поворотного периода, рассмотреть его многообразные аспекты, интерпретировать его значение для того, чтобы на данной стадии хотя бы увидеть его в качестве все углубляющейся тайны» [Ясперс, 1994, с. 48]. Следует подчеркнуть, что и после «осевого времени» процессы политического, социального и культурного развития в Китае, Индии, на Ближнем Востоке и в Средиземноморье протекают удивительно синхронно: почти одновременно путем завоеваний из множества сравнительно небольших государств создаются большие могущественные империи, в Китае - империя Цинь Ши–Хуанди и затем империя Хань, в Индии - государство Маурьев, затем Кушанская империя и, наконец, государство Гупт, в Средиземноморье - эллинистические государства, а затем Римская держава. В II–V вв. уже новой эры все эти империи почти одновременно разрушаются (падение младшей династии Хань в Китае и образование государств Вэй, Шу и У в III в. н.э., ослабление и начало распада Кушанской империи в III в. н.э., падение Парфянской державы в III в. н.э., кризис Римской империи в III в. н.э. и падение Западной Римской империи в V в. н.э., распад государства Гупт в Индии в конце V в. н.э.). Этот период (III–VII вв. н.э.), период кризиса прежних культур, цивилизаций, империй и возникновения нового мирового порядка стал, подобно «осевому времени» VIII–III вв. до н.э., эпохой еще одного взлета в религии, философии и других областях человеческой культуры, охватившего Западную Европу, Ближний Восток, Китай и Индию. Правда, этот взлет не был столь мощным, как в период «осевого времени», но все же он дал миру целую плеяду христианских философов и теологов - великих деятелей христианской культуры, пророка Магомета, деятелей даосской культуры в Китае, основателя манихейства Мани, великих поэтов Индии и Китая. Все это также свидетельствует о том, что явления синхронизации в истории действительно имеют место, особенно в переломные эпохи социального развития.

Идея синхронизации самых различных процессов, протекающих в человеческой психике, в окружающем мире, в эволюции природы и общества, с разных сторон рассматривалась и такими крупными исследователями, работавшими в различных областях науки, как П. Тейяр де Шарден, К.Г. Юнг, С. Гроф. Так, анализ явления синхронности содержится в работе С. Грофа «Холотропное знание», в которой критикуется ограниченность господствующих до сих пор ньютоно–картезианских представлений о мире: «Ньютоно–картезианская наука описывает Вселенную как бесконечно сложную систему механических событий, которые являются строго детерминистскими, то есть управляемыми принципом причины и следствия. Каждый процесс в этом мире имеет свои особые причины и в свою очередь порождает причины для свершения других событий. Несмотря на неудобный парадокс - проблему определения изначальной причины из всех остальных причин, - это понимание реальности продолжает быть основным кредо традиционных ученых. Западная наука настолько преуспела в мышлении в терминах причинности, что стало трудно даже представить процессы, которые не подчинялись бы предписаниям причины и следствия, разумеется, за исключением начала самой Вселенной.

Из–за этого глубоко укоренившегося убеждения в причинности как в определенном законе природы Юнг много лет не решался опубликовать свои наблюдения событий, которые никоим образом не соответствовали этому штампу. Он откладывал издание своей работы на эту тему до тех пор, пока он сам и другие не собрали буквально сотни убедительных примеров синхронностей, дающих ему абсолютную уверенность в том, что описанные им наблюдения действительны. В знаменитой работе «Синхронность: непричинный связующий принцип» (5упспгоп1с11у: Ап Асазиа! Соппес1ш§ Рппс1р1е) Юнг выразил свою точку зрения, что причинность является, скорее, не абсолютным законом природы, а статистическим явлением. Более того, он подчеркнул, что существует множество примеров, где этот «закон» неприменим» [Гроф, 1996, с. 193].

Сам К.Г. Юнг, по–своему анализируя происхождение синхронизации (синхронистичности), пришел, в частности, к следующим выводам: «Я очень хорошо понимаю, что синхронистичность является чрезвычайно абстрактной и «непредставимой» величиной. Она наделяет движущееся тело определенным психоидным свойством, которое, как пространство, время и причинность, является критерием его поведения. Мы должны полностью отказаться от идеи, что психе каким–то образом связана с мозгом, и вместо этого вспомнить об «осмысленном» и «разумном» поведении низших организмов, у которых мозг отсутствует. Здесь мы оказываемся гораздо ближе к первичному фактору, который, как я уже говорил выше, не имеет ничего общего с деятельностью мозга… Не обязательно думать об изначально установленной гармонии Лейбница или о чем–то похожем, что должно было бы быть абсолютным и проявилось бы во вселенском соответствии и притяжении типа «смыслового совпадения» временных точек, находящихся на том же самом градусе широты (по Шопенгауэру). Принцип синхронистичности обладает свойствами, которые могут помочь разрешить проблему тело - душа. Прежде всего, этот принцип, на самом деле, является беспричинным порядком или, скорее, «смысловой упорядоченностью», которая может пролить свет на психофизический параллелизм. «Абсолютное знание», которое является характерной чертой синхронистического феномена, знание, которое нельзя обрести с помощью органов чувств, подтверждает правильность гипотезы о наличии самосуществующего смысла или даже выражает его существование. Такая форма существования может быть только трансцендентальной, поскольку, как показывает знание будущих или пространственно отдаленных событий, она находится в психически относительных пространстве и времени, то есть в непредставимом континууме пространство - время» [Юнг, 1997, с. 291–292]. Таким образом, согласно Юнгу, понятие синхронистичности требует пересмотра общей картины мира, включая взаимоотношения психического и физического, пространства и времени, причины и следствия.

Абсолютизация роли причинно-следственных связей, с которой полемизировали К.Г. Юнг и С. Гроф, является препятствием и для понимания волнообразных процессов в природе и обществе. Существование волн развития сложных систем не является результатом действия одной причины, одного фактора, оно предстает, скорее, как удивительно согласованный «ответ» множества элементов системы на те или иные изменения, а часто - и как цепь удивительных, но закономерных совпадений. В этом плане принцип синхронизации, как и циклически–волновой подход в целом, ближе к представлениям современной квантовой физики, чем классической ньютоно–картезианской науки. В связи с этим становится понятным, почему Гроф акцентирует внимание на неслучайном интересе Юнга к новым идеям в физике и его личных отношениях с некоторыми величайшими физиками XX века, способными принять его представления о синхронности как явлении, выходящем за рамки обычных представлений о причинно–следственных связях: «Сам Юнг полностью осознавал тот факт, что понятие синхронности несовместимо с традиционной наукой, и с великим интересом следовал революционно новому мировоззрению, развивавшемуся из достижений современной физики. Он поддерживал дружбу с Вольфгангом Паули, одним из основателей квантовой физики, и они обменивались друг с другом полезными идеями. Аналогичным образом в личных связях Юнга с Альбертом Эйнштейном последний вдохновил его настаивать на понятии синхронности, поскольку она была полностью совместимой с новым мышлением в физике» [Гроф, 1996, с. 193].

Обращение к синхронизации как одному из важных принципов эволюции биосферы и ноосферы было присуще и такому крупному ученому, мыслителю, философу, как П. Тейяр де Шарден. В своей знаменитой книге «Феномен человека» он в более или менее явном виде неоднократно использовал принцип синхронизации для объяснения процесса эволюции на разных его этапах - от геохимической эволюции до эволюции человека и общества. Особенно это относится к критическим периодам, в ходе которых происходят скачки, появляются принципиально новые эволюционные формы. Так, при описании «неолитической революции», которую Тейяр де Шарден справедливо рассматривал как «самый критический и величественный из всех периодов прошлого - период возникновения цивилизации» [Тейяр де Шарден, 1987, с. 164], ученый перечислил целый ряд процессов и явлений, которые могли толкать человечество к переходу от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству, на основе которых возникли первые цивилизации. Но при этом ни один фактор не объясняет того масштабного переворота, который произошел в эпоху неолита и который означал становление социальности в том виде, как мы ее знаем. Поэтому следующее утверждение Тейяра де Шардена, по существу совпадающее с описанием синхронизации, выглядит далеко не случайным и обоснованным: «Как будто в этот решающий период социализации, как и в момент рефлексии, пучок относительно независимых факторов таинственно слился, чтобы поддержать и ускорить продвижение гоминизации» [Тейяр де Шарден, 1987, с. 165].

Более того, описание Тейяром де Шарденом «неолитической революции» в чем–то напоминает описание «осевого времени» К. Ясперсом, и для этого есть основания - «неолитическая революция» затронула разные области и регионы мира, в ее ходе были открыты самые различные формы социальной и духовной жизни:

«Социально в области собственности, морали, брака, можно сказать, было испробовано все… В то же самое время в более устойчивой и густонаселенной среде первых земледельческих поселений узаконивается и разгорается вкус к исследованиям и потребность в них. Чудесный период исканий и изобретений, когда во всем блеске, в несравненной свежести нового начинания, в сознательной форме ярко проявляются вечные пробные нащупывания жизни. Все, что можно было испробовать, было испробовано в эту удивительную эпоху» [Тейяр де Шарден, 1987, с. 165]. Все это наталкивает на мысль, что «осевое время», о котором писал К. Яс–перс, несмотря на всю свою уникальность, все же не было единственным в истории человечества и что синхронизация в той или иной мере присутствует на всех этапах социального развития.

Современные исследователи выделяют природные и космические факторы, которые оказывают мощное синхронизирующее воздействие не только на земную биосферу, но и на развитие человеческого общества, человеческую историю. Среди этих факторов присутствуют климатические, гидрологические, гелиобиологические и иные воздействия и изменения, которые оказывают заметное синхронизирующее воздействие на исторические процессы. Все эти факторы, особенно изменения климата, оказывают глубокое воздействие на территории и регионы, отстоящие друг друга на тысячи и даже десятки тысяч километров. Так, из близких нам похолодании особо выделяют похолодание «железного века» в первом тысячелетии до н.э. и так называемый «малый ледниковый период» в Европе и Азии в XVI - XVII вв. Именно на эти периоды пришлись эпохи глобальных исторических изменений, о которых будет идти речь дальше. Есть основания предполагать, что такое совпадение является отнюдь не случайным, поскольку климатические и другие глобальные природные изменения воздействуют на различные стороны жизни многих цивилизаций.

Природные изменения принято рассматривать как экзогенные (внешние) факторы по отношению к развитию общества, его мировоззрения, системы ценностей, экономической и политической системы. Это не вполне справедливо, поскольку человек является существом не только социальным и духовным, но и природным. Социоестественная история - новая дисциплина на стыке естественных и гуманитарных наук - показывает, что между развитием общества и природными изменениями существуют многообразные и многогранные связи и взаимодействия [Кульпин, 1992]. Эти взаимодействия особенно ярко обнаруживаются в периоды так называемых социально–экологических кризисов, т.е. периодов, когда происходят резкие изменения одновременно в жизни природы и в жизни данного общества. Важными примерами социально–экологических кризисов являются неолитическая революция, которая привела к колоссальным изменениям в жизни человечества, кризис середины I тысячелетия до н.э. в Китае и в Средиземноморье [Кульпин, 1996], первый (XVI-XVII вв.) и второй (с середины XIX в.) социально–экологические кризисы в России [Кульпин, Пантин, 1993; Пантин, 2001] и др. Все эти кризисы приводили к огромным изменениям в развитии соответствующих обществ; и, несмотря на свою тяжесть и глубину, имели не только негативное, но и позитивное значение, стимулируя выработку новых, более сложных институтов, технологий, форм мышления и общения между людьми. Неслучайно многие из социально–экологических кризисов одновременно являются важными вехами глобальной истории, периодами высокой синхронизации исторических событий и процессов в разных обществах.

Итак, в самом общем виде феномен синхронизации можно определить как согласование и упорядочение во времени различных пространственно разделенных событий, процессов и явлений, в том числе тех, которые, на первый взгляд, никак не связаны между собой и принадлежат совершенно различным системам. Это не означает, что рассматриваемые процессы и явления вообще не связаны «материально» друг с другом; это означает лишь, что связи участвующие в синхронизации, носят неочевидный и неоднозначный характер или же вовсе не познаны. При исследовании таких сложных эволюционирующих систем, как биосфера, человеческая психика, человеческое общество, исследователь сталкивается с согласованным и упорядоченным поведением огромного множества подсистем и различного рода структур, как существующих внутри эволюционирующей системы, так и находящихся как бы вне ее. Объясняется это тем, что в случае эволюционирующей системы ее границы весьма условны, подвижны и могут включать дальнюю «периферию», т.е. все, что в какой–либо мере доступно для взаимодействия системы и окружающей ее среды. Как правило, для изучения доступны прежде всего непосредственные, «сильные» взаимодействия элементов и структур эволюционирующей системы с окружающей средой, которые часто описываются как причинно–следственные связи; «слабые» же, опосредованные взаимодействия часто скрыты от взора исследователя. Принцип синхронизации как принцип познания сложных эволюционирующих систем как раз и призван восполнить эту неполноту наблюдаемых взаимодействий. Особенно он важен для познания связей между пространственно разделенными процессами, событиями и явлениями, которые не соединены друг с другом простыми цепочками причинно–следственных связей и рассматриваются отдельными областями науки изолированно друг от друга. Для иллюстрации сказанного приведем несколько примеров.

Прежде всего, представления об изолированности, полной внутренней самодостаточности и замкнутости отдельных цивилизаций, которые во многом разделялись О. Шпенглером и отчасти А.Дж. Тойнби, с точки зрения принципа синхронизации являются не реальными и не истинными. Даже если отсутствуют такие материальные связи и контакты между отдельными, существующими в одно время цивилизациями, как обмен, торговля, набеги, завоевания и т.п., существуют некие общие импульсы культурного, хозяйственного, политического развития, которые воспринимаются различными цивилизациями–современницами, хотя и по–разному. Это то, что называют духом эпохи, духом времени или же в более общем случае - информационным полем. Выше уже говорилось об «осевом времени», для которого характерен удивительный параллелизм в культурном и социальном развитии таких различных цивилизаций, как индийская, китайская, древнегреческая. Но «осевое время» не является в этом смысле исключением, то же справедливо и для других эпох, независимо от того, установлены ли взаимосвязи между данными этносами и цивилизациями. Разумеется, разные цивилизации и этносы развиваются разными путями и с разной скоростью, но принцип синхронизации стимулирует поиск самых неожиданных контактов, корреляций и форм взаимного влияния, причем последствия этих контактов и этого влияния могут быть весьма неожиданными.

Однако возможны и ситуации, когда контактов между цивилизациями практически нет, но им одновременно приходится отвечать на одни и те же импульсы, «вызовы» со стороны природы или соседних народов. В истории чаще всего это природные, особенно климатические изменения. Э.С. Кульпин показал, как одни и те же климатические изменения (похолодание «железного века» середины I тысячелетия до н.э. - оно же «осевое время» по Ясперсу!) привели к разным изменениям внутри древнегреческой и дальневосточной (китайской) цивилизаций, определившим разделение мира на «Запад» и «Восток» [Кульпин, 1996]. Таким образом, синхронизация событий и процессов, протекающих в различных странах и цивилизациях вовсе не обязательно ведет к сближению этих стран и цивилизаций; часто, наоборот, она способствует их разделению, росту различий между ними, отчего и возникает иллюзия их полностью «изолированного» развития. Синхронизации подвергаются не столько сходные, сколько различные, отличающиеся друг от друга объекты.

Еще один важный пример - влияние космических процессов и явлений на земную биосферу, на жизнь отдельного человека и на историческое развитие социальных систем. Большинство узких специалистов скептически относится к самой возможности влияния космических явлений на эти процессы, поскольку подобное влияние, как правило, ближе к «слабым», чем к «сильным» взаимодействиям, и его нелегко обнаружить. Однако известны работы русского ученого А.Л. Чижевского, в которых показаны взаимосвязи между активностью Солнца и самыми различными процессами на Земле, в том числе рождаемостью, распространением эпидемий, социальными потрясениями [Чижевский, 1976]. В настоящее время имеется огромное число работ, в которых отмечается корреляция многих биологических и социальных процессов с космическими и гелио–геофизическими факторами (см., например, многочисленные труды международных пущинских симпозиумов «Корреляция биологических и физико–химических процессов с космическими и гелио–геофизическими факторами»).

Итак, явление синхронизации различных процессов и событий, не описываемое простыми причинно-следственными связями, достаточно распространено в природе и обществе. Синхронизация является необходимой предпосылкой волнообразности развития природных и социальных систем в окружающем нас мире, а принцип синхронизации - предпосылкой познания этих волнообразных процессов человеческим мышлением. Синхронизация множества событий и явлений обеспечивает такое взаимодействие локальных процессов и движений в пространстве, которое не гасит, а усиливает их, давая в итоге достаточно заметную волну изменений. Принцип синхронизации позволяет рассматривать сложную эволюционирующую социально–историческую систему не в ее видимых границах, а «поверх барьеров», разделяющих различные системы, и тем самым дает возможность видеть распространение волн изменений гораздо дальше, чем при использовании обычного принципа причинно–следственных связей. Кроме того, принцип синхронизации позволяет увидеть взаимодействие и взаимовлияние циклов или волн, которые, на первый взгляд, не связаны друг с другом, например, взаимное воздействие волнообразных процессов развития разных цивилизаций или влияние циклов солнечной активности, других космических циклов на циклы и волны социальной жизни. Наконец, принцип синхронизации различных процессов и явлений прямо указывает на неизбежность критических, переломных периодов в развитии социальной системы, когда ее противоречия и конфликты «одновременно» обостряются и под угрозой распада системы требуют ее перехода на новый уровень.

Наблюдаемая синхронизация исторических событий, явлений и процессов является предпосылкой структурирования, т.е. определения структуры глобальной истории. Под структурированием истории здесь понимается не просто та или иная ее периодизация, но прежде всего выявление ключевых, центральных исторических процессов и соответствующих им периодов, которые глубоко повлияли на весь последующий ход истории, привели к последовательности выборов, предопределивших развитие человечества в определенном направлении. Фактически речь здесь идет о поиске своеобразного «ядра» или «оси» мировой истории, которые формируют ее структуру. При этом такой «осью» не могут быть ни отдельные события (например. Великая французская революция или революция 1917 г. в России), ни относительно кратковременные периоды «великих» войн (например. Первая или Вторая мировая война), ни даже само по себе появление великих мировых религий (например, буддизма или христианства). Дело в том, что центральное звено, вернее, центральные звенья глобальной истории должны охватывать не один регион и не одну цивилизацию, а большинство (в пределе - все) регионы и цивилизации. Кроме того, такие центральные или «осевые» эпохи должны определять последующее развитие не на десятилетия и даже не на века, а на тысячелетия. Очевидно, что ни великие революции, ни великие войны не способны оказывать столь мощное и долговременное воздействие.

Без выделения своего рода «центральных», «осевых» процессов и эпох, оказывающих действительно долговременное воздействие, невозможно структурирование глобальной истории и тем самым невозможно ее понимание как единого и целостного процесса. Глобальная история, если она действительно едина, не может протекать равномерно, в ней должны быть периоды «сгущения» и «разрежения», приливы и отливы, формирующие центр (или центры), которые характерны для любой системы и любой структуры. Разумеется, для обычной истории, разделенной по странам и периодам, такой проблемы практически не существует, хотя любой историк, изучающий определенную страну и эпоху, неизбежно ищет центральные события, которые структурируют и саму историческую эпоху, и знания о ней. Что касается глобальной истории, то проблема поиска центральной эпохи или центральных эпох является для нее принципиально важной и во многом ключевой. Далеко не случайно, что все мыслители, понимавшие историю как глобальный процесс, пытались нащупать ее структуру, отталкиваясь от той или иной эпохи, тех или иных событий и процессов. Так, христианские теологи и философы в качестве такого центрального события рассматривали возникновение христианства, исламские теологи - возникновение ислама, К. Маркс и теоретики мир–системного подхода - возникновение капитализма и мирового рынка в XVI веке. Как позже будет видно, они не были совсем не правы; правильнее будет сказать, что они были правы лишь отчасти.

Для чего же необходимо структурирование истории? Оно нужно не только для упорядочения мощного потока исторических событий, не только для оценки относительного значения и смысла тех или иных исторических событий, процессов, явлений, не только для выяснения общей, сквозной логики глобального исторического развития. Еще более существенно то, что структурирование истории позволяет с более общих позиций понять характер и смысл эпохи, в которую мы живем, и даже отчасти предвидеть (разумеется, лишь в самых общих чертах) направление будущего развития. Но еще более важно, по–видимому, то, что нам открывается таким образом часть Божественного (или, что то же самое, Космического) плана истории,_ее единство и последовательность. И хотя постичь смысл и цель истории нам во многом не дано, можно лишь повторить известные слова А. Эйнштейна, применимые не только к постижению природы, но и к постижению истории: «Бог хитроумен, но не злокознен».

Одним из первых, кто четко и в развернутом виде поставил проблему структурирования мировой истории (еще раз повторим, не периодизации, а именно структурирования), был К. Ясперс. В своей работе «Истоки истории и ее цель» он сформулировал понятие осевого времени и описал в общих чертах структурирование мировой истории этим осевым временем. Само осевое время Яс–перс охарактеризовал следующим образом: «Ось мировой истории, если она вообще существует, может быть обнаружена только эмпирически, как факт, значимый для всех людей, в том числе и для христиан. Эту ось следует искать там, где возникли предпосылки, позволившие человеку стать таким, каков он есть, где с поразительной плодотворностью шло такое формирование человеческого бытия, которое, независимо от определенного религиозного содержания, могло стать настолько убедительным - если не своей эмпирической неопровержимостью, то во всяком случае некоей эмпирической основой для Запада, для Азии, для всех людей вообще, - что тем самым для всех народов были бы найдены общие рамки понимания их исторической значимости. Эту ось мировой истории следует отнести, по–видимому, ко времени около 500 лет до н.э., к тому духовному процессу, который шел между 800 и 200 гг. до н.э. Тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день. Это время мы вкратце будем называть осевым временем» [Ясперс, 1994, с. 32].

К числу основных событий и процессов, характерных для осевого времени, Ясперс отнес следующие: «В это время происходит много необычайного. В Китае жили тогда Конфуций и Лао–цзы, возникли все направления китайской философии, мыслили Мо–цзы, Чжуан–цзы, Ле–цзы и бесчисленное множество других. В Индии возникли Упанишады, жил Будда; в философии - в Индии, как и в Китае, - были рассмотрены все возможности философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, до материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом; в Палестине выступали пророки - Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя; в Греции - это время Гомера, философии Парменида, Гераклита, Платона, трагиков, Фукидида и Архимеда. Все то, что связано с этими именами, возникло почти одновременно в течение нескольких столетий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга. Новое, возникшее в эту эпоху в трех упомянутых культурах, сводится к тому, что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира… В эту эпоху были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей. Во всех направлениях совершался переход к универсальности» [Ясперс, 1994, с. 32 - 33].

Приведенное описание наиболее важных событий и процессов осевого времени далеко не полно, оно будет существенно дополнено во второй главе этой книги. Здесь для нас наиболее существенно обоснование Ясперсом необходимости структурирования мировой истории осевым временем. Вот что он пишет в этой связи: «Если мы сочтем его (тезис об осевом времени. - В.П.) истинным, то окажется, что осевое время как бы проливает свет на всю историю человечества, причем таким образом, что вырисовывается нечто, подобное структуре мировой истории. Попытаемся наметить эту структуру: 1. Осевое время знаменует собой исчезновение великих культур древности, существовавших тысячелетиями. Оно растворяет их, вбирает их в себя, предоставляет им гибнуть - независимо от того, является ли носителем нового народ древней культуры или другие народы. Все то, что существовало до осевого времени, пусть оно даже было величественным, подобно вавилонской, египетской, индийской или китайской культуре, воспринимается как нечто дремлющее, непробудившееся. Древние культуры продолжают существовать лишь в тех своих элементах, которые вошли в осевое время, восприняты новым началом… 2. Тем, что свершилось тогда, что было создано и продумано в то время, человечество живет вплоть до сего дня. В каждом своем порыве люди, вспоминая, обращаются к осевому времени, воспламеняются идеями той эпохи. С тех пор принято считать, что воспоминание и возрождение возможностей осевого времени - Ренессанс - ведет к духовному подъему. Возврат к этому началу неустанно повторяющееся явление в Китае, Индии и на Западе. 3.1 Вначале осевое время ограничено в пространственном отношении, но исторически оно становится всеохватывающим… Люди вне трех сфер, составляющих осевое время, либо остались в стороне, либо вошли в соприкосновение с каким–либо из этих трех центров духовного излучения. В последнем случае они вошли в историю. Так, в орбиту осевого времени были втянуты на Западе германские и славянские народы, на Востоке-японцы, малайцы и сиамцы… 4. Между тремя сферами, о которых здесь идет речь, возможно - если они соприкасаются - глубокое взаимопонимание. Встречаясь, они осознают, что в каждом из них речь идет об одном и том же. При всей отдаленности они поражают своим сходством…

Все это можно резюмировать следующим образом: осевое время, принятое за отправную точку, определяет вопросы и масштабы, прилагаемые ко всему предшествующему и последующему развитию. Предшествующие ему великие культуры древности теряют свою специфику. Народы, которые были их носителями, становятся для нас неразличимыми по мере того, как они примыкают к движению осевого времени. Доисторические народы остаются доисторическими вплоть до того времени, пока они не растворятся в историческом развитии, идущем от осевого времени; в противном случае они вымирают. Осевое время ассимилирует все остальное. Если отправляться от него, то мировая история обретает структуру и единство, способные сохраниться во времени, и, во всяком случае, сохранившиеся до сего дня» [Ясперс, 1994,с. 37-39].

И далее: «Осевое время служит ферментом, связывающим человечество в рамках единой мировой истории. Осевое время служит масштабом, позволяющим нам отчетливо видеть историческое значение отдельных народов для человечества в целом» [Ясперс, 1994, с. 76]. Ясперс объясняет также, почему осью мировой истории не могут быть такие действительно грандиозные повороты в истории отдельных цивилизаций, как возникновение христианства или ислама: «Между тем христианская вера - это лишь одна вера, а не вера всего человечества. Недостаток ее в том, что подобное понимание мировой истории представляется убедительным лишь верующему христианину. Более того, и на Западе христианин не связывает свое эмпирическое постижение истории с этой верой. Догмат веры не является для него тезисом эмпирического истолкования действительного исторического процесса. И для христианина священная история отделяется по своему смысловому значению от светской истории. И верующий христианин мог подвергнуть анализу самую христианскую традицию, как любой другой эмпирический объект» [Ясперс, 1994, с. 32].

Конечно, возникновение христианства имело важнейшее значение не только для западноевропейской или византийской (а позднее и российской) цивилизаций. Возникновение христианства косвенно повлияло и на возникновение ислама. Неслучайно именно христианский (хотя бы внешне) Запад стал центром мирового развития с XV–XVI вв. Но Ясперс, по–видимому, прав в том отношении, что рассматривать возникновение христианства как ось всей мировой истории было бы неправомерно; скорее его надо было бы считать узлом и своеобразным эпицентром истории, к которому сходятся некоторые важные линии, идущие от осевого времени, например, традиция иудейских пророков, древнегреческая философская традиция и некоторые другие. Такой подход не умаляет всемирно–исторического значения возникновения христианства, он лишь по–другому расставляет акценты и показывает, что без осевого времени христианство не было бы воспринято в том виде, как мы знаем.

Следует отметить, что не все историки и философы истории принимают концепцию осевого времени К. Ясперса. В то же время серьезных и глубоко аргументированных возражений против этой концепции выдвинуто не было. Пожалуй, наиболее радикальным противником концепции осевого времени был крупный российский ученый Л.Н. Гумилев. Однако его возражения против идеи осевого времени носят главным образом эмоциональный характер и во многом не выдерживают критики. Во избежание возможных недоразумений подчеркнем, что этот факт сам по себе нисколько не уменьшает масштаба личности Л.Н. Гумилева. По поводу идеи осевого времени К. Ясперса Гумилев пишет следующее: «Как мы уже отмечали, К. Ясперс заметил совпадение акматических фаз этногенеза разных пассионарных толчков. Поскольку это отнюдь не начальные, исходные фазы, они всегда бросаются в глаза при поверхностном наблюдении. Отсюда и выводы Ясперса, хотя и логичные, но ведущие к заблуждению… При акматической фазе рефлексия мятущейся персоны, негодующей на устоявшийся быт, неизбежно единообразна. Поэтому–то и есть элемент сходства у Сократа, Заратуштры, Будды (Шакья Муни) и Конфуция: все они стремились упорядочить живую, кипучую действительность внесением того или иного рассудочного начала» [Гумилев, 2001, с. 552].

Обращает внимание, что Ясперс говорит об одном, а Гумилев - совершенно о другом. Совпадение «акматических фаз» в развитии различных этносов бывало и до, и после эпохи осевого времени, но почему–то оно не вело к тем крупным сдвигам и глобальным последствиям, на которые указывает Ясперс. «Мятущиеся персоны» были и будут всегда, но почему–то именно в эпоху осевого времени им удалось осуществить глобальный исторический перелом, приведший к возникновению человека такого типа, какой сохранился и по сей день. Очевидно, что дело здесь не только в «мятущихся персонах» с их рефлексией, а в гораздо более мощных исторических факторах, которые затронули жизнь не только отдельных людей, но и развитие целых цивилизаций, позволили закрепиться и стать необратимыми прорывам осевого времени. В своей критике Ясперса Гумилев стремится показать, что сдвиги и достижения осевого времени вскоре были утрачены: «Так погибли конфуцианские школы при наступлении железных отрядов ветеранов Цинь Ши Хуанди (III в. до н.э.). Так сгорели буддисты–махаянисты в кострах, подожженных брамином Кумариллой, объяснившим храбрым раджпутам, что Бог создал мир и наделил его бессмертной душой - атманом (VIII в.). Так были уничтожены иудейские святыни огненного Яхве (VII в. до н.э.). Так был зарезан туранцами Заратуштра во взятом ими Балхе (ок. VI в. до н.э.)… Но ужаснее всего была казнь Сократа, погибшего от афинских сикофантов»[Гумилев, 2001, с. 552 - 553].

Здесь непонятно не только, почему «ужаснее всего была казнь Сократа», который, по преданию, сам выпил чашу с ядом, не желая отказываться от своих убеждений, но прежде всего, почему Гумилев игнорирует тот факт, что идеи всех перечисленных им (и не перечисленных тоже) великих пророков и мыслителей осевого времени надолго пережили их физическую смерть и прочно вошли в ткань мировой культуры. Так, конфуцианство с небольшими перерывами на протяжении тысячелетий было господствующей философией, игравшей роль религии, не только в Китае, но и в ряде стран Юго–Восточной Азии; огромную роль в развитии Китая оно играет и в настоящее время. Более того, сейчас многие говорят о том, что если «дух протестантизма» в XVI–XIX вв. способствовал развитию капитализма в Западной Европе и Северной Америке, то на рубеже XX–XXI вв. «дух конфуцианства» способствует ускоренному развитию Юго–Восточной Азии, ставшей «мотором» мирового экономического развития. Буддизм стал мировой религией и продолжает ею оставаться, несмотря на костры, в которых сгорели буддисты–махаянисты. То же самое относится и к святыням иудаизма, которые, будучи уничтоженными физически, не были уничтожены в духовном плане, и к учению Заратуштры, и к философии Сократа. Что же касается «железных отрядов ветеранов Цинь Ши Хуанди», «храбрых раджпутов», «туранцев» и «афинских сикофантов», то от них осталось не так уж много. Удивительно, но Гумилев не обращает внимания на подобные нестыковки. Возможно, это обстоятельство объясняется не рациональными, а чисто эмоциональными мотивами, которые невольно прорываются в следующем высказывании Гумилева: «Мне концепция К. Ясперса не нравится. Я хочу думать иначе!» [Гумилев, 2001, с. 554].

Концепция Ясперса может не нравиться, но от этого она не теряет своего значения. Современные исследователи указывают на некоторые важные факторы, которые проливают дополнительный свет на феномен осевого времени. В частности, Э.С. Кульпин справедливо подчеркнул совпадение эпохи осевого времени с периодом похолодания в Европе и Азии - так называемым «похолоданием железного века» в середине I тысячелетия до н.э.: «Процессы, обусловленные климатическими изменениями, в Греции эпохи перехода от архаики к полисной системе и в Китае времен «Весны и осени» и «сражающихся царств», будучи во многом идентичными тем, что имели место в речных цивилизациях Евразии, в то же время существенно от них отличались. Похолодание здесь стимулировало рост потребностей человеческого организма в калориях, в то время как продуктивность многоотраслевого хозяйства, сложившаяся в более благоприятных климатических условиях, снизилась… «Сжатие» вегетативного периода из–за похолодания потребовало внедрения новых сортов растений - более скороспелых, а аридизация - более засухоустойчивых. Возникла необходимость изменения техники и технологии земледелия, потребность в большей запашке - расширении культивируемых земель Вмещающих ландшафтов, в ином соотношении земледелия и животноводства в хозяйствах. Сокращение объема общественного продукта, уменьшение доли прибавочного и, возможно, недопроизводство необходимого вызвали социальную напряженность, поставили под сомнение прежнюю социальную организацию общества, систему распределения и перераспределения жизненных благ и ее идеологическое обоснование» [Кульпин, 1996, с. 129 - 130].

Возвращаясь к идее К. Ясперса о структурировании мировой истории на основе осевого времени, следует признать ее весьма глубокой, вскрывающей целостность исторического процесса и логику его развертывания. Вместе с тем структурирование всей мировой истории только одним осевым временем представляется явно недостаточным и неполным. Кроме осевого времени, обнаруженного Ясперсом, должны существовать и другие эпохи «сгущения» исторического развития; пусть даже менее значительные, чем осевое время. К сожалению, работа по структурированию глобальной истории, начатая Ясперсом, в дальнейшем почти не получила своего продолжения, - поскольку все свелось к спорам о том, существует ли осевое время как исторический феномен. В последующих главах этой книги мы попытаемся наметить структуру глобальной истории, отталкиваясь от осевого времени, но не ограничиваясь им одним. В основе подобного структурирования лежат циклы дифференциации - интеграции, которые прослеживаются в глобальной истории и задают ее структуру. В результате такого структурирования обнаруживаются многие важные закономерности и связи, на которые раньше либо вовсе не обращали внимания, либо обращали его недостаточно.

В научной литературе имеется немало косвенных указаний на то, что существуют волны глобального исторического развития протяженностью около полутысячи лет, причем началу и концу каждой из этих волн соответствуют важные исторические изменения и переломы. Российский исследователь А. Неклесса, например, отмечал: «История имеет внутренний ритм. Причем ее длинные волны иной раз удивительно точно совпадают с границами миллениумов или значимых их частей (половин), обладающих собственной картографией исторического пространства и времени. Первый такой рубеж в истории новой цивилизации, обозначивший конец эры Pax Romana. относится к V–VI вв. - времени крушения Западной Римской империи и начала Великого переселения народов. Предыдущий fin de millenium и начало второго тысячелетия - также весьма непростой рубеж в истории цивилизации… Распавшийся незадолго до рубежа тысячелетий земной круг империи Каролингов был в последующем частично заменен более локальным универсализмом Священной Римской империи германской нации. В начале второго тысячелетия Византийская империя, кажется, достигшая к этому моменту пика своего могущества («золотой век» Македонской династии), сталкивается с новой и, как показало будущее, смертельной угрозой - турками–сельджуками, вступая на путь утраты земного могущества, балканизации и нисхождения в историческое небытие… Середина второго тысячелетия - также значимый рубеж в истории цивилизации. Это время зарождения современного мира, т.е. Мира Модерна (Modernity), формирования новой социальной, политической, экономической, культурной семантики миропорядка. В тот период произошла смена вех, утвердился новый, гуманистически ориентированный мир, где падший человек становится «мерой всех вещей»… Одновременно это было время крушения остатков Восточной Римской империи (1453) и выхода на подмостки истории иного спутника западноевропейской цивилизации - Нового Света (1492)» [Неклесса, 2001, с. 129 - 130]. При обсуждении проблем периодизации Всемирной истории П. Стерна приходит к необходимости выделения периодов продолжительностью около тысячи лет (500 г. до н.э. - 500 г. н.э и 500 - 1500 гг. н.э.): «Между 500 г. до н.э. и 500 г. н.э. полностью оформился первый период Всемирной истории как противоположный периоду формирования и экспансии цивилизации. В течение этого периода системы верований стали более разработанными, а их выраженность в культуре более многосторонней, и в некоторых случаях, таких как Индия и Средиземноморье, развивалась тенденция монотеизма. По мере расширения торговой деятельности устанавливались структуры господства и зависимости и в Средиземноморье, и в еще большей степени в Индийском океане. Основанное на коммерции, культурное влияние Индии было особенно сильным, хотя также должно быть отмечено проникновение египетско–средиземноморского влияния на область Верхнего Нила и греко–римское воздействие на Западную Европу.

Затем последовало тысячелетие, оказывавшееся особым вызовом в преподавании мировой истории и обретающее особую яркость благодаря схеме многофакторной периодизации. Есть возможность связать этот период 500–1500 гг. н.э. с предшествующим периодом, рассматривая в едином материале формативную эволюцию традиций великих цивилизаций и связанный с этим расцвет аграрного общества… Период, простирающийся с VI по XIV или XV в., отмеченный и в начале, и в конце продолжительными центральноазиатскими нашествиями, имеет как содержательный, так и педагогический смысл» [Стерна, 2001, с. 165–166]. Фактически тысячелетние периоды мировой истории, которые выделяет П. Стерна, представляют собой своеобразные циклы исторического развития, состоящие из двух волн продолжительностью примерно по 500 лет.

Даже историки, считающие, что Восток развивался принципиально иначе, чем Запад, вынуждены признать, что переломные эпохи для развития стран Востока в целом совпадают с переломными эпохами в развитии Европы, т.е. что фактически существуют периоды (волны) глобальной истории. Так, Л.С. Васильев, всячески подчеркивающий неприменимость понятий и терминов, описывающих развитие Европы, для стран Востока, тем не менее отмечает, что переломная эпоха продолжительностью около тысячи лет в развитии Ближнего Востока и Китая соответствует периоду между IV в. до н.э. и VII в. н.э.: «Так, например, для ближневосточного региона, родины человеческой цивилизации, столь богато представленного в древности важными историческими событиями, длительными периодами интенсивного развития, великими державами (Двуречье, Египет, Ассирия, Вавилония, Персия), период радикальной внутренней трансформации явственно приходится на промежуток между IV в. до н.э. (походы Александра) с последующим сильным культурным и структурным воздействием со стороны античного мира (эллинизация, романизация и христианизация) и VII в. н.э., отмеченным жесткой печатью ислама. За это тысячелетие кардинально изменилось на Ближнем Востоке очень многое… Обратившись к Китаю и всему Дальнему Востоку, мы обнаружим совершенно иную логическую грань: на рубеже III - II вв. до н.э. древнекитайское общество, пережив структурную трансформацию и обретя единую официально санкционированную идеологическую доктрину, в духе который были реформированы основные социальные институты и сориентированы образ жизни и ментальность населения, стало во многом иным, как иным стало и государство, приняв форму могущественной империи. Правда, эта империя в первые века своего существования испытала тяжелые удары кризиса, а затем на несколько веков даже распалась на части, причем как раз в это время формировались соседние с Китаем государства (Корея, Вьетнам, Япония), много заимствовавшие у него и бывшие длительное время по сути частью китайской цивилизации (речь идет о III - IV вв. н.э. -Д./7.).Приняв во внимание упомянутые события и процессы, можно опять–таки растянуть логическую грань между древностью и средневековьем в этом регионе Востока почти на тысячелетие (III в. до н.э. - VI в. н.э., когда была воссоздана империя) «[Васильев, 1993, с. 248, 249 - 250]. Между тем границы этой переломной эпохи и еще один переломный период внутри нее в III - IV вв. н.э., как будет показано ниже, как раз и соответствуют границам глобальных волн интеграции и дифференциации. Тем самым оказывается, что при всем своеобразии развития разных регионов мира само это развитие синхронизировано и описывается масштабными тысячелетними циклами, состоящими из двух волн, продолжительность каждой из которых равна около 500 лет.

Дж. Модельски на примере развития городов Древнего мира показал «пульсирующий», волнообразный характер этого процесса в период 4000 - 1000 гг. до н.э. Он выделил чередование двух фаз: фазы централизации, когда формируются центральные зоны мир–системы, и фазы децентрализации, когда периферия становится главенствующей. В результате, согласно этой модели, происходит постоянная смена мест в системе «центр - периферия» . В чередовании фаз «централизации» и «децентрализации» в мировой истории, подмеченном Модельски, проявляются важные механизмы развития глобализации. В то же время, поскольку Дж. Модельски анализировал лишь период до I тысячелетия до н.э., универсальный характер чередования фаз «централизации» и «децентрализации» в глобальной истории остался незамеченным и непроясненным.

Кроме того, сами термины «централизация» и «децентрализация» представляются не совсем точными для описания волнообразных процессов развития глобализации. Более адекватными, как уже говорилось во введении, являются понятия «волн интеграции» и «волн дифференциации», поскольку интеграция включает в себя не только централизацию, но и общее повышение единства и связности международной системы (в частности, образование стабильных мировых империй и «универсальных государств»), а дифференциация подразумевает не только децентрализацию, но и появление новых «периферийных» центров развития международной системы. Иными словами, централизация представляет собой лишь одну из сторон, один из механизмов процессов интеграции, а децентрализация - одну из сторон, одно из проявлений процессов дифференциации. Одним из центральных понятий в данной работе является понятие глобального цикла дифференциации - интеграции, который состоит из волны дифференциации продолжительностью около 500 лет и сменяющей ее волны интеграции продолжительностью также около 500 - 600 лет. Речь идет именно о волнах, поскольку изменения (в данном случае связанные с процессами дифференциации или интеграции социальных систем) распространяются в пространстве, синхронизируясь и упорядочиваясь во времени. Продолжительность этих волн, как будет показано ниже, установлена эмпирически, хотя их корреляция ~с приведенными выше наблюдениями и схемами периодизации других авторов (1000–летние периоды мировой истории) не является случайной и подтверждает существование циклов глобализации, состоящих из двух волн продолжительностью примерно по 500 лет.

В данной работе мы ограничимся описанием и анализом трех наиболее близких нам по времени циклов, несмотря на то что имеющиеся исторические данные указывают на наличие более ранних циклов дифференциации - интеграции, продолжительность каждого из которых также составляет около тысячи лет. Иными словами, чередование волн дифференциации - интеграции, судя по всему, распространяется на весьма значительный исторический период, начавшийся с возникновения известных нам древних цивилизаций, но предметом данной работы являются последние три цикла, охватывающие период с начала I тысячелетия до н.э. по настоящее время. Первый такой цикл состоит из волны дифференциации, продолжавшейся около пяти веков (с начала VIII в. до н.э. приблизительно до конца IV в. до н.э.) и волны интеграции, продолжавшейся также около пяти веков (с начала III в. н.э. приблизительно до конца II в. н.э.); полная продолжительность этого цикла составляет таким образом около тысячи лет. Второй такой цикл состоит из волны дифференциации, продолжавшейся около пяти веков (с начала III в. н.э. до конца VII в. н.э.) и волны интеграции, продолжавшейся около шести веков (с начала VIII в. до конца XIII в.); полная продолжительность этого второго цикла составляет около тысячи ста лет. Наконец, третий цикл состоит из волны дифференциации, продолжавшейся около пяти веков (с начала XIV в. до конца XVIII в.) и волны интеграции, которая еще не завершилась и в разгар которой мы сейчас живем (с начала XIX в.). Полное описание этих волн и обоснование приведенных дат будет дано ниже. Важно подчеркнуть, что выделенные таким образом циклы в целом соответствуют трем важнейшим периодам мировой истории. Первый цикл (VIII в. до н.э. - II в. н.э.) в основном соответствует Античному периоду, причем рубеж IV - III вв. до н.э., разделяющий две волны этого цикла, отделяет эпоху расцвета Древней Греции от эпохи эллинистических государств и господства Рима. Второй цикл (III в. н.э. - XIII в. н.э.) в целом соответствует периоду упадка Рима и Средним векам, причем рубеж VII - VIII вв. н.э., разделяющий две волны этого цикла, отделяет эпоху Раннего Средневековья от эпохи Зрелого и Позднего Средневековья. Третий цикл (с XIV в.) соответствует эпохе Возрождения и Новому времени, а рубеж XVII - XIX вв. разделяет доиндустриальную и индустриальную эпохи. Еще интереснее, что середина каждой волны (для первого цикла это V в. до н.э. и I в. до н.э.. для второго цикла V в. н.э. и рубеж Х - XI вв., для третьего - XVI и рубеж XX - XXI вв.) почти точно совпадает либо с серединой очередного тысячелетия, либо со сменой тысячелетий, на которых как на переломных моментах акцентируют внимание историки, цитировавшиеся в начале этой главы. Середина же каждой волны, представляющая ее пик, апофеоз, всегда отмечена, как будет показано ниже высокой концентрацией важных переломных событий.

Существенно, что предпосылки существования глобальных циклов дифференциации - интеграции можно также обнаружить, например, в динамике такого важного показателя, как изменение численности населения Земли. Согласно данным, приведенным, например, в работах Мак–Эведи и Джонса [МсЕvedy, Jones, 1978, р. 342; Капица, 1996, с. 64], существенное замедление роста или даже уменьшение населения мира происходило в эпохи около 900 - 700 гг. до н.э., около 200 - 500 гг. н.э. и около 1300 - 1400 гг. Нетрудно заметить, что эти эпохи совпадают с переходом от одного глобального цикла дифференциации - интеграции к другому. При этом начало очередной волны дифференциации сопряжено с замедлением роста населения, в то время как волнам интеграции соответствует стабильный бурный его рост. Здесь не обсужу дается вопрос, в какой мере начало нового глобального цикла вызывается замедлением роста численности населения мира, отметим лишь, что причины этого замедления могут быть различными - от демографических процессов в Римской и Ханьской империи в начале I тысячелетия н.э. до эпидемии чумы в Европе и Азии в 1300 - 1400 гг. И тем не менее, заметные переломы в динамике численности населения Земли в общем хорошо коррелируют со сменой глобальных циклов дифференциации - интеграции.

Существует еще одна важная корреляция - между глобальными климатическими изменениями и рассматриваемыми циклами дифференциации - интеграции. Дело в том, что известные длительные похолодания последних трех тысячелетий приходились на периоды середины I тысячелетия до н.э., середины I тысячелетия н.э. и середины II тысячелетия н.э.; на рубеже тысячелетий, напротив, происходили заметные потепления (см., например: [Клименко, 1997, с. 165, 169]). Уменьшение среднегодовой температуры в Северном полушарии в I тысячелетии до н э. получило название «похолодание железного века», а такое же уменьшение среднегодовой температуры в середине II тысячелетия н.э. получило название «малый ледниковый период». При сопоставлении этих глобальных климатических циклов с циклами дифференциации - интеграции обнаруживается, что глобальные похолодания приходятся примерно на середину соответствующих волн дифференциации, а глобальные потепления - на середину соответствующих волн интеграции. Представляется, что наличие подобной корреляции не должно вести к выводу о том, что непосредственной причиной наступления нового цикла являются похолодания, а смена волны дифференциации на волну интеграции непосредственно вызывается потеплениями. Разумеется, продолжительные похолодания существенно воздействуют на хозяйственную жизнь человека и общества, вызывая кризисные явления и стимулируя поиски нового способа производства, новых форм экономической, социальной и политической организации. Однако тот факт, что длительные похолодания всякий раз приходятся не на начало, а на середину волны дифференциации, свидетельствует о том, что факторы перехода к новому циклу глобального развития являются прежде всего социально–историческими, а не чисто природными. Можно предположить в этой связи, что глобальные климатические изменения всякий раз способствуют развитию, распространению уже начавшихся сдвигов в обществе, т.е. делают эти сдвиги действительно глобальными, а не чисто локальными. При этом длительные похолодания способствуют дальнейшей интенсификации уже начавшихся поисков новых технологий и новых форм социально–политической организации, а длительные потепления способствуют временной стабилизации сложившихся форм хозяйства в рамках возникших мировых империй. Таким образом, и демографические, и климатические факторы скорее всего играют существенную, но не исключительную роль в формировании глобальных циклов дифференциации - интеграции.

Почему же циклы дифференциации - интеграции не только имеют отношение к глобализации, но и представляют собой не что иное, как крупные витки ее развития? В полной мере ответ на этот вопрос будет дан после анализа эмпирического материала в этой и следующей главе; здесь же ограничимся указанием на то, что в результате каждого из этих циклов международная экономическая и политическая система становится более обширной, более всеобщей и более связанной внутри. Действительно, в результате первого такого цикла (волна дифференциации VIII - IV вв. до н.э., волна интеграции III в. до н.э. - II в. н.э.) в международную систему были включены не только Средиземноморье и Ближний Восток, но отчасти Китай и Индия. В результате второго цикла (III - XIII вв. н.э.) в формирующуюся международную систему были включены также Северо–Западная Европа, Русь (Россия), Центральная Азия; апофеозом этого цикла стало образование в XIII в. обширной Монгольской империи, не только включившей в свой состав Центральную Азию, Китай, Русь, Закавказье, но и поддерживавшей тесные торговые и политические связи с городами-государствами Италии, а через них - со всей Западной Европой. Наконец, в ходе третьего цикла (с XIV в.) формирование международной экономической и политической системы вышло далеко за пределы Евразии, включив в себя Новый Свет, Африку, Австралию и охватив весь мир. Тем не менее, внутренняя связность этой системы все еще далека от предела; по существу, лишь с конца XX в. она начинает обретать внутреннюю связность - технологическую, информационную, экономическую и политическую. Более того, из этой системы до сих пор фактически «выпадает» большая часть Африки, значительная часть постсоветского пространства и некоторые другие регионы. Поэтому перспективы для длительного развития глобализации по–прежнему существуют, и современная эпоха (начало XXI в.) отнюдь не является ее финалом. Однако само развитие глобализации, как следует из глобальной истории, является нелинейным; поэтому через определенный период времени вполне возможно появление новых структурных аспектов глобализации.

В качестве иллюстрации проявления волн дифференциации и волн интеграции в динамике государственно–политических образований рассмотрим сугубо приблизительные данные об изменении числа известных государственных образований в периоды, отстоящие друг от друга примерно на 500 лет и совпадающие с серединой соответствующих волн дифференциации и интеграции: около 500 г. до н.э., около начала нашей эры («О» г. н.э.), около 500 г. н.э., около 1000 г., около 1500 г. и около 2000 г. При этом догосударственные (племенные и т.п.) образования здесь не учитываются, поскольку народы, у которых доминирует родо–племенная организация, находятся на доцивилизационной стадии развития, и их роль в развитии глобализации» существенно иная, чем у народов, достигших цивилизации. Такой подход дает картину волнообразного изменения количества государственно–политических образований и союзов. Так, около 500 г. до н.э. (пик волны дифференциации) число государственных образований в античном мире, благодаря преобладанию полисной организации в Средиземноморье, составляло не менее 150–200. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что Аристотелем и его учениками были составлены обзоры политического строя 158 государств, главным образом древнегреческих полисов [Всемирная история, 1956, с. 90]. Не следует также забывать, что в эту эпоху (середина I тыс. до н.э.) число самостоятельных государств и княжеств в Китае достигало нескольких десятков, то же самое относится в рассматриваемую эпоху и к Индии.

К началу нашей эры (пик волны интеграции) число государств резко сократилось, прежде всего за счет поглощения большинства из них Римской державой в Средиземноморье, Ханьской империей в Китае, Кушанской империей в Средней Азии и Индии. В результате число государственных образований в тогдашнем цивилизованном мире не превышало 50 - 60. Новый перелом произошел в середине I тысячелетия н.э. (около 500 г. н.э., пик волны дифференциации) в результате падения Западной Римской империи, образования на ее территории множества «варварских королевств», а также в результате распада державы Гуптов в Индии и образования на ее месте множества мелких самостоятельных государств [Всемирная история, 1957, с. 63, 75 - 78]. Число государственных образований после 500 г. н.э. возросло в несколько раз и составило не менее 100 - 120. К 900–1000 гг. н.э. число государственных образований вновь существенно уменьшилось, составив не более 50–60 за счет образования Арабского халифата (несмотря 1 на начавшийся его распад на отдельные эмираты и султанаты, все они входили в халифат Аббасидов и во многом были связаны тесными экономическими, культурными и политическими отношениями), расширения Византии, существования империи Тан и сменившей ее империи Сун в Китае, а также доминирования Фран- . ции в Западной Европе, «Священной Римской империи германской нации» в Центральной Европе и Киевской Руси в Восточной Европе. К 1500 г. число государств в тогдашнем цивилизованном мире вновь увеличилось и составило не менее 100–120 государственных образований (только в Италии насчитывалось несколько десятков городов–государств). Наконец, в разгар новой волны интеграции, начавшейся в XIX в., реальное, а не номинальное! количество государственных социально–политических образований снова уменьшилось. Уже в 1900 г. 13 империй (японская, китайская, российская, британская, французская, германская, испанcкая, португальская, нидерландская, австро–венгерская, итальянcкая, оттоманская, бельгийская) контролировали подавляющую часть территории и населения Земли [Липец, 2002, с. II]. Несмотря на то, что сейчас, в начале 2000–х гг., число государств формально достигает примерно 200, реальное число государственно–политических субъектов гораздо меньше: Если учесть, что во многих случаях субъектами политических и экономических отношений выступают такие региональные союзы, как Европейский союз (ЕС), НАФТА, МЕРКОСУР, АСЕАН, группы государств, заключившие различные соглашения внутри СНГ, и др., что Китай и Индия являются прочными государственными образованиями и крупными державами, то количество реальных субъектов международных экономических и политических отношений в современном мире уменьшится до 50 - 60. Итак, несмотря на относительность и условность подобных количественных оценок, они в какой–то мере позволяют проиллюстрировать наличие глобальных волн дифференциации и интеграции.

Весьма важным представляется вопрос о том, почему волнами глобализации являются не только волны интеграции (что очевидно), но и волны дифференциации, которые включают доминирование процессов децентрализации, распада прежних централизованных империй, формирование полицентричности? Дело в том, что расширение международной межцивилизационной системы, расширение Ойкумены, как показывает исторический анализ, в основном совпадает с волнами (эпохами) дифференциации. Действительно, эпоха «осевого времени» (VIII–III вв. до н.э.), совпадающая с волной дифференциации первого цикла, впервые включила в Ойкумену не только почти все Средиземноморье, но и Иран, Китай, Индию. В эпоху дифференциации второго цикла (III–VII вв. н.э.), благодаря Великому переселению народов, в формировавшуюся международную межцивилизационную систему было включено множество народов Азии и Европы (в том числе германские и славянские племена). В эпоху дифференциации третьего цикла (XIV - XVIII вв.) в эту систему впервые начали включаться Северная и Южная Америка, Австралия, Тропическая и Южная Африка. По существу эпохи дифференциации создают основу для вовлечения новых народов и регионов в международную систему экономических, политических и культурных связей и тем самым - для «расширения мира», для развития глобальных процессов. Таким образом, географическое и этническое расширение формирующейся международной системы происходит главным образом в эпохи дифференциации. а повышение ее внутренней связности - преимущественно в эпохи интеграции. Говоря о циклах дифференциации - интеграции, состоящие из примерно равных по продолжительности волн дифференциации (около 500 лет) и волн интеграции (около 500–600 лет), cледует иметь в виду, что речь, разумеется, идет о доминирующих в данную эпоху (волну) процессах. Волна дифференциации включает в себя также и процессы интеграции, но доминируют все же процессы разделения мирового сообщества на отдельные государств, и цивилизации, приводящие к росту политического, экономического, культурного разнообразия. Точно так же волна интеграции включает также и процессы дифференциации, но преобладаю процессы политической, экономической, культурной интеграция процессы универсализации и распространения различных нововведений, относительно легко преодолевающих разнообразные границы и барьеры. Такое разделение во времени доминировав взаимодополняющих друг друга тенденций имеет достаточно глубокие основания и не менее глубокий смысл, которые будут рас смотрены ниже. Здесь же остановимся вкратце на гипотезе, которая будет обсуждаться и проверяться на фактическом материале | следующих главах.

Суть этой гипотезы состоит в следующем. Чередование протяженных исторических волн дифференциации и интеграции связано с периодическим возникновением нового, доминирующего в данном глобальном историческом цикле способа производства, а также связанных с этим способом производства новых форм социальной политической организации. В каждом цикле дифференциации–интеграции происходит зарождение, развитие, распространение и исчерпание определенного способа производства и связанных с ним социально–политических форм: в ходе волны дифференциации не вый способ производства и новые формы социально–политическое организации зарождаются и развиваются первоначально в локальных масштабах, а в ходе последующей волны интеграции этот способ и эти формы получают максимальное (по сути глобальное) распространение вплоть до своего исчерпания и деградации. (Забегая, вперед, отметим, что для рассматриваемого ниже первого глобального цикла таким способом производства является античный способ, для второго цикла - феодально–крепостнический (государственно–крепостнический) и для третьего цикла - капиталистический способ производства). При этом заметим сразу, что вопрос о «первичности» или «вторичности» форм экономической, социальной и политической жизни здесь не стоит: речь идет о соответствии их друг другу, а не об односторонней детерминации. В ходе исторической эпохи (волны) дифференциации возникает и формируется новый способ производства вместе с соответствующей социальной и политической организацией, который в конце этой эпохи постепенно начинает вытеснять прежний способ (способы) производства и прежние формы социальной и политической организации. Главный момент обсуждаемой гипотезы состоит в том, что новый способ производства и новые формы социальности могут возникнуть только в ситуации кризиса, связанного с дезинтеграцией прежних форм, и в ситуации политического полицентризма, порожденного дифференциацией прежних интегрированных политических объединений - глобальных империй или универсальных государств. Иными словами, для возникновения нового всякий раз необходимо разнообразие, которое и возникает в эпоху дифференциации.

В то же время, возникнув и сформировавшись, новый способ производства и новые формы социально–политической организации стремятся к своему расширению, к экспансии и распространению. Для такого распространения наиболее эффективной оказывается интеграция различных политических и экономических образований, этносов и цивилизаций, сопровождающаяся культурной и социальной интеграцией. Такая интеграция, как правило, достигается путем образования нескольких крупных «сверхимперий» или «универсальных государств», внутри которых и между которыми происходит быстрое распространение сформировавшегося в ходе предшествующей эпохи дифференциации способа производства и соответствующих структур политической и социальной организации. Именно распространение этих новых экономических, политических, социальных форм и является «скрытой пружиной» образования и роста великих империй и универсальных государств. Однако по мере исчерпания возможностей развития этих форм внутри великих империй начинается глубокий социальный и экономический кризис, который в конце концов приводит к их падению под ударами извне и изнутри. Такая краткая схема должна быть проверена на эмпиричском историческом материале, что и сделано в следующих главах. Разумеется, ограниченный объем данной работы не позволяет изложить все аргументы и факты, свидетельствующие в пользу рассматриваемой схемы. Тем не менее, представляется, что представленный ниже материал в целом свидетельствует в ее пользу.